«В мире сложилась презумпция виновности России»

— Речь, как я надеюсь, пойдет не столько об организационно-штатных мероприятиях, хотя и они назрели, сколько о концепции работы — для чего она нужна государству и какими методами мы должны реализовывать те задачи, которые оно перед нами ставит. Россотрудничество возникло ведь не на пустом месте. Оно существует на базе тех традиций и тех приемов мастерства, которые складывались еще в далекие советские времена. У этой структуры было много разных названий, но расцвета она достигла в форме Союза советских обществ дружбы в 1980-е годы. На мой взгляд, Советский союз тогда весьма активно и не хуже своих тогдашних геополитических соперников пользовался «мягкой силой», пусть и не называя ее так. Репутация СССР по всему миру была как минимум не хуже того, что реально происходило в нашей стране, а в каких-то аспектах и лучше. Во времена советско-американского противостояния СССР совершенно осознанно стремился к паритету и в области жесткой силы — по боеголовкам и боемашинам, и в сфере «мягкой силы» — то есть по собственному влиянию на процессы, которые происходили в мире, прежде всего через воздействие на сознание людей. 

Понятно, что та система была абсолютно идеологизированной — надо было доказать дееспособность и конкурентность недееспособной и неконкурентной системы. Слепо копировать тот, прежний опыт нам никак не следует. Но с другой стороны, совершенно очевидно, что отдача от той работы, если отбросить идеологию, все равно была существенно выше, чем от той, которая велась или, точнее, уже не велась позже, в частности в 1990-е годы.

— Сейчас, на мой взгляд, Россия сохраняет относительный паритет с основными геополитическими соперниками в области «жесткой силы» — мы обладаем военной, ресурсной и экономической мощью. А вот в том, что касается «мягкой силы», как мне представляется, этот паритет, к сожалению, существенно нарушен. Репутация и образ России в мире, увы, значительно хуже реальной ситуации в нашей стране. 

Убежден, что саму ситуацию не стоит приукрашивать ни «по-потемкински», ни «по-брежневски». В России много проблем, и мы их знаем лучше, чем кто-либо еще. Но в мире сложилась своего рода презумпция виновности России — когда те или иные события, происходящие в нашей стране, тотчас же, в силу инерции общественного мышления за рубежом, трактуются не в нашу пользу. Произошла, скажем, трагедия — погиб журналист. Это сразу записывают в разряд — «в России убивают журналистов, потому что нет свободы слова». Происходит конфликт с крупным бизнесменом — ага, говорят, «это власть отбирает у него активы, перераспределяя собственность». Задержали оппозиционера за административное нарушение — «душат оппозицию!». И все в таком духе.

На мой взгляд, вопросы репутации, образа и естественной привлекательности страны становятся не менее важным ресурсом реализации национальных интересов в мире, чем инструментарий «жесткой силы». 

Приведу в качестве примера Китай. Пять лет назад на очередном съезде ЦК Компартии Китая было принято решение, что Китай теперь тоже будет заниматься «мягкой силой». За это время произошел серьезнейший прорыв в китайском гуманитарном, культурном и образовательном присутствии за рубежом. Сегодня Центры Конфуция — аналог российских Центров науки и культуры — открываются по одному каждые четыре дня. Их уже 850 (у России, для сравнения, 59 центров, 8 филиалов и 14 представителей в составе российских дипломатических миссий. В общей сложности — 76 стран, в которых в той или иной форме представлено Россотрудничество. 

Почему китайцы этим занимаются? Вряд ли только для того, чтобы как можно больше людей в мире знали китайский язык. Дело, как представляется, в другом. Продвигая свои интересы в мире — прежде всего экономические — китайцы вдруг поняли, что в мире существует определенная фобия, опасения «китайской экспансии» во всех ее проявлениях. Они осознали, что если преодолением фобий не заниматься всерьез, то рано или поздно это станет препятствием для реализации важных для страны и далеко идущих планов за рубежом. И «мягкая сила» в таком случае оказывается уже не «тратой денег на пропаганду», а реальной инвестицией в реализацию национальных интересов государства и его граждан.

О том, как Россотрудничеству сделать эту работу столь же системной и эффективной, мы и хотели бы поговорить на совещании, а по его итогам сформулировать предложения руководству страны. 

— Российские министерства и ведомства сейчас готовятся к очень серьезной реформе, которую предстоит пройти всей российской исполнительной власти в плане организации ее деятельности. Речь идет о переходе на «программный» метод работы, когда финансироваться будут уже не отдельные структуры, а государственные программы с соответствующим целеполаганием. Таких программ правительству предстоит обсудить и принять, если не ошибаюсь, более 40. Среди них есть, разумеется, и те, в рамках которых будет действовать Россотрудничество. Главная из них — это проект государственной программы «Внешнеполитическая деятельность», но также и программы в сфере культуры, образования, информационных технологий и некоторые другие. Все они пока находятся в стадии проектирования. Предполагалось, что работа над ними завершится до конца текущего года, но, судя по всему, она продолжится и на будущий год. 

Россотрудничество очень серьезно подошло к тому, чтобы изложить наше понимание того, как должна строиться работа агентства, что называется, сухим языком показателей и цифр, в соответствующем разделе проекта госпрограммы «Внешнеполитическая деятельность». Получился содержательный и объемный документ. Пока это, разумеется, лишь концепция, но в ней мы предложили по-иному определить полномочия Россотрудничества в целом ряде сфер деятельности. Это касается и нашей программной работы с соотечественниками, и поддержки русского языка, и развития системы русской школы за рубежом, и привлечения на обучение в Россию студентов из-за рубежа, и ухода за мемориальными захоронениями наших соотечественников за рубежом, и многого другого.

Среди этих предложений действительно существует идея передать Россотрудничеству полномочия в области содействия международному развитию на двусторонней основе. На данный момент в этой сфере Россия действует главным образом в формате участия в многосторонних программах — по линии ООН, «восьмерки», «двадцатки», ОЭСР и т. д. Тем самым наша страна, безусловно, демонстрирует свою ответственность как мирового игрока, участвующего в решении глобальных экономических и социальных проблем. Но у такой модели есть очевидный изъян: ресурсы, которые вкладываются Россией в соответствующие программы, вольно или вольно обезличиваются. «Спасибо» нам за эти программы потом никто, по сути, не говорит. 

Поэтому мы считаем необходимым усилить двусторонний компонент в российском содействии развитию. Чтобы Россия адресно, минуя посредников в лице международных институтов, предоставляла соответствующие ресурсы в виде товаров, услуг или же прямой финансовой помощи (хотя последний вариант — наименее желателен) на двусторонней основе тем государствам, которые для нее важны. Речь идет, в частности, о группе стран СНГ — приоритетного региона и для нашего агентства. Организовав эту работу предлагаемым образом, Россия бы действовала не только в полном соответствии со своими международными обязательствами, но и максимально эффективно с точки зрения собственных интересов и интересов стран-партнеров. Кто, как не мы, понимает ситуацию в этих странах! Главное же — назовем вещи своими именами — мы делали бы это с максимальной политической отдачей для России. 

Вот этот двусторонний компонент общей работы по содействию международному развитию, если на то будет решение руководства страны, и могло бы в будущем курировать Россотрудничество.

— Разумеется. Эти показатели заложены в наши предложения к проекту госпрограммы «Внешнеполитическая деятельность». Все цифры просчитаны и, с нашей точки зрения, обоснованы. Но я их пока не хотел бы оглашать, так как на данный момент они еще являются предметом серьезных консультаций. Скажу так: в идеале требуется увеличение финансирования этой работы не на проценты, а в разы. Если посмотреть, сколько тратят на эту деятельности наши конкуренты… 

— Да, или вот, скажем, французы — около $1 млрд, британцы — около $1 млрд, немцы — $303 млн. А Россия — примерно $60 млн. 

— Да. И надо признаться, что значительная часть этих средств идет на текущую деятельность. Но мы ведь не можем не оплачивать аренду помещений или сократить зарплату людям, работающим в наших центрах: она и так весьма скромная. Не можем не вкладываться в модернизацию и даже в элементарный ремонт наших центров — из них и так около 80% изношены на 80%. 

С другой стороны, мы понимаем, что возможности государства не безграничны и что сейчас существует стратегическая задача быть готовыми к любым сценариям, в том числе наихудшим, к возможному повторению финансового кризиса. Поэтому в своих расчетах агентство разделяет бюджетные запросы на «оптимальные» — то, как это должно быть, чтобы разрыв с мировыми лидерами хотя бы не был столь велик — и на «безотлагательные» — то, что нужно делать ну хотя бы в самое ближайшее время. 

Если говорить о таких приоритетах самого ближайшего времени, то речь идет, во-первых, о существенном расширении нашего гуманитарного, культурного и образовательного присутствия на пространстве СНГ. Второе — это модернизация уже имеющихся центров, многие из которых построены еще в советское время и с тех пор не ремонтировались. В них и приглашать-то бывает неловко, а ведь наши центры призваны быть «витринами» России. И речь идет не только и не столько о ремонте, но именно о модернизации центров с точки зрения их возможностей по содержательному наполнению работы. Чтобы там можно было показать людям настоящую Россию, а не ту, которую они знают из своих газет.

— Это очень тревожная картина. Когда я говорил, что мы теряем паритет, я имел в виду именно эту ситуацию.

— На мой взгляд, это объясняется как тем, что нашу страну последовательно дискредитируют, так и тем, что мы сами традиционно недостаточно активно занимаемся системным разъяснением того, что происходит и делается в нашей стране. Приведу пример. На той неделе Россотрудничество организовало в Берлине фестиваль «Созвездие» в рамках Года России в Германии. Среди прочего я беседовал со своим другом, коллегой с прежних парламентских времен. Он и сейчас депутат Бундестага от фракции ХДС, которая, как известно, достаточно жестко относится к России. Так вот, он рассказал мне, что только на днях прочел в одной из германских газет информацию о том, что собой представляют Pussy Riot с точки зрения их предыдущих акций. Говорил эмоционально, признаваясь, что до этого у него было абсолютно четкое представление, что Pussy Riot засудили несправедливо и исключительно по политическим мотивам. Когда же он увидел статью, то, что называется, вздрогнул и задал себе вопрос: почему все это не объясняли раньше? Он и меня спросил: почему вы не дали всю эту информацию широко, глубоко и на весь мир? 

— Что эта информация в общем доступе, но ее часто просто не хотят брать на Западе — по принципу того самого общественного заказа на негативную информацию о России и презумпции ее виновности. Но я признал, что и мы, со своей стороны, могли бы работать в информационном плане более последовательно и системно. 

Проблема в следующем: неискушенному западному обывателю навязывается мысль, что судебной системы и законов в России по умолчанию не существует, а рассмотрение любых резонансных дел, включая упомянутое, якобы зависит только от президента страны. Поэтому вместо того чтобы обсуждать юридические аспекты, качество российских законов, говорить о степени защищенности судей и независимости самой системы, сразу же принимаются критиковать действия политического руководства. Но это же все не так устроено! Это предвзятая и конъюнктурная интерпретация российской политической и судебной системы, я говорю вам это совершенно искренне! Да, так примерно и было все устроено у нас раньше, в советское время. Но Россия — не Советский Союз, мы совершенно другая страна!

Тот факт, что такая «презумпция виновности» возникла (или унаследована от прежних времен) — это проблема для России. Но мы не должны априори соглашаться с точкой зрения, что заведомо негативное восприятие наших реалий за рубежом является объективным и тем более единственным мерилом тех проблем, которые реально существуют в России. Оно, это негативное восприятие, свидетельствует скорее о том, что у России есть дефициты и изъяны с точки зрения непредвзятого отношения к нашей стране, в том числе дефицит нормальной разъяснительной работы, которая во многом и составляет инструментарий «мягкой силы». 

— Сложный вопрос. Но давайте сравним накал страстей на Западе по отношению к России и к другим «незападным» странам, например, к упоминавшемуся уже Китаю. Ведь если действовать по одним и тем же принципам, то по идее критичному наблюдателю много за что можно было бы зацепиться и там, не правда ли?

— Да. И с точки зрения состояния политической и судебной систем, реальной многопартийности, свободы СМИ и того же регулирования интернета. 

Есть множество критериев, по которым, на мой взгляд, дискуссия по отношению к России сейчас на порядок эмоциональнее при том, что объективно политическая и общественно-гуманитарная ситуация в нашей стране совершенно точно как минимум не хуже, а во многом лучше, чем во многих других государствах. 

— Потому что интерес к России сейчас, на мой взгляд, гораздо больше. И перспектива в случае успешного оказания массивного давления на нашу страну представляется гораздо большей. Тот же Китай воспринимается, видимо, как нечто неизменное, несдвигаемое, поэтому никто особо не пытается в чем-то убеждать или разубеждать китайское руководство. С Китаем сотрудничают, не пытаясь его изменить. С Россией же опыт «успешного» давления из-за рубежа уже был: сначала при Горбачеве, потом при Ельцине. Популярность этих политиков за рубежом, как и популярность нашей страны на Западе, были в конце 80-х — начале 90-х максимальными. Но и народу нашему было тяжелее всего именно в те годы. Можно думать, что симпатии к нам были на максимуме, потому что нам было трудно. А может быть — и наоборот: стране было трудно, потому что ее руководство зарубежные симпатии поставило выше, чем какие-то другие, более важные для страны явления. 

Нынешнее же российское руководство, на мой взгляд, абсолютно правильно и адекватно понимает интересы страны. Симпатии к России — это важнейший фактор, но они не могут быть самоцелью. Нельзя идти на поводу у иностранного общественного мнения только ради того, чтобы ему потрафить. 

— Важно держать баланс, это тонкая грань. Я поэтому и говорил, что речь идет об очень квалифицированное работе, которой должны заниматься профессионалы. Но образ страны — это не алтарь, на который кладут интересы страны, а инструмент, призванный их обеспечивать. Не понравиться любой ценой, а добиться благоприятного отношения, чтобы вам хотя бы не мешали и тем более не вредили. 

— Учиться — не грех. Но в грузинском положительном имидже, при том что многое там действительно делается успешно, огромная составляющая политической конъюнктуры. Если в отношении России действует презумпция виновности, то в отношении Грузии на Западе — 100% презумпция невиновности. Что бы ни делал грузинский лидер, все воспринимается с аплодисментами. Представьте себе на секунду, чтобы где-то еще при загадочных обстоятельствах погиб премьер-министр, являющийся политическим соперником президента. Я говорю о Саакашвили и Жвании. Представьте себе, какая дискуссия развернулась бы на Западе, произойди это в России. А Грузию не обсуждают: погиб человек — и все, несчастный случай, бывает. То же самое сейчас: как в Грузии накануне выборов подавляют политических оппонентов, еще поискать надо. Положительный имидж Грузии на Западе — это не результат усилий грузинского руководства, а по сути призовые бонусы, шефская помощь и геополитика. 

Образ государств — это один из важных факторов конкуренции. Своих союзников можно поощрять, «надувая» имиджевые аспекты, а конкурентов — «гасить» через последовательное противодействие их нормальному, объективному и адекватному имиджу.