Часть 1. Распадется ли Россия? (О некоторых прогнозах неизбежного «умаленимя» российского государства).

1. В книжке Збигнева Бжезинского The Grand Chessboard ответ на заданный в заголовке вопрос – вполне определенный: да, распадется, причем неизбежно. Более того, автор нарисовал нечто вроде дорожной карты такого распада или балканизации – трансформации Российской Федерации в свободную конфедерацию в составе Европейской части, Сибирской и Дальневосточной республик[1].

Должно сказать, что в конце девяностых, во время написания того сочинения, некоторые основания для такого прогноза – а точнее настойчивой рекомендации – были. Инерция распада исторической России, заданная усилиями Горбачева и Ельцина[2], продолжала действовать. Бессмертная фраза Ельцина – «Берите столько суверенитета, сколько проглотите» -- продолжала быть руководством к действию для местных (этнических и региональных) политических элит и после распада Союза, внутри Российской Федерации.

По известной слабости человеческой натуры эти местные элиты глотали суверенитета много больше того, что могли бы переварить, не навлекая беды на себя и в особенности на подведомственное им население. При этом Чечня была лишь крайним, бандитским вариантом такого глотания. Начались разговоры насчет независимой Уральской республики, Дальневосточной республики, независимого Татарстана. Повсеместно законодательные собрания регионов рутинно принимали местные законы, противоречащие федеральным.

Эта практика ползучего расчленения России поддерживалась псевдотеоретическими измышлениями. Суть их укладывалась в рамки примитивных исторических аналогий: все империи (упоминали Османскую империю, Австро-Венгрию, Британскую империю) в конце концов распадаются, и Советский Союз распался, а Россия в том виде, в каком она вышла из этого распада, тоже империя и тоже непременно распадется.

Первое, что приходит в голову при знакомстве с таким умозаключением по аналогии – это известные изречения: всякое сравнение хромает, comparaison n’est pas raison. Вовсе не все империи в наше время распадаются; как говорится, на наш век их хватит. Скажем, в отношении США такая аналогия явно n’est pas raison: эта единственная сверхдержава планеты, мощнейшая империя, открыто ставящая своей целью мировую гегемонию (supremacy), не выказывает сколько-нибудь серьезных признаков распада, хотя предсказания такого рода делаются (иногда назойливо, с расчетом на сенсацию[3]), а петиции о выходе того или иного штата из состава США собирают многочисленные подписи и регулярно посылаются в Конгресс. Китайская коммунистическая империя – в сходном положении: она время от времени испытывает трудности с Тибетом и Синцзяном (Восточным Туркестаном), но делать какие-либо прогнозы относительно ее скорого или нескорого распада было бы, мягко говоря, неразумно.

Не то в Российской Федерации в конце девяностых. Все вроде бы шло к довольно невеселому концу – до тех пор, пока в политических элитах, столкнувшихся с жесткими экономическими реалиями и угрозой кровопролитных конфликтов, не наступило некое отрезвление. Этот этап связан главным образом с именем и действиями Владимира Путина[4].

Нелишне подчеркнуть, что ни Путин, ни кто-либо иной не смогли бы предотвратить дальнейший распад страны, если бы не действие вполне объективных – прежде всего экономических – факторов. Набив себе множество шишек, региональные элиты уразумели: суверенитет -- это хорошо, лестно, престижно, но дотации из федерального бюджета, перераспределяющего поступления от немногих регионов-доноров многим регионам-реципиентам – куда лучше, ибо без них просто не на что жить. Независимость и суверенитет – вещи довольно затратные, они требуют таких атрибутов и институтов, как собственная армия, полиция, таможня, погранвойска, дипломатическое ведомство, казначейство, налоговое ведомство, системы здравоохранения и просвещения, прочие финансово-обременительные структуры. Пришлось бы рвать десятками лет устоявшиеся экономические связи, налаживать собственное производство и искать для него рынки сбыта, не имея дотаций и иной помощи со стороны федерального центра.

Были и иные, возможно, еще более важные соображения. Пример Чечни или, скажем, Азербайджана, Армении или Молдавии показывал, что обретение независимости чревато кровопролитием – не только из-за сопротивления Центра, но и из-за конфликтов внутри претендентов на независимость и с их соседями. Раздел имущества практически всегда связан с конфликтами, а между тем проливать свою и чужую кровь никому особо не хочется – в норме, разумеется.

Так и получилось, что излишне проглоченный суверенитет субъектам федерации пришлось, извините, извергнуть. Местные законы были большей частью приведены в соответствие с федеральными. Федеральная и региональные элиты пришли к некоей аккомодации, и установился modus vivendi, более или менее устраивающий и те, и другие. Усилиями команды Путина в Чечне также восстановился мир и конституционный порядок. Ну, скажем так: более или менее конституционный.

По мере того, как хаос, порожденный распадом Союза, медленно, но верно преодолевался, проблема неизбежного распада России перешла из плана практического осуществления в плоскость теоретических изысканий, предсказаний и пожеланий разной степени нелепости. Эти этюды и прогнозы представлены в довольно широком спектре. Среди них выделяются две крайности, которые, как им и положено по физическим законам, сходятся вплоть до полной неразличимости конечных выводов.

2. На одном полюсе разместились различные течения мысли и практической политики под общим флагом национализма. Национализм в целом и все его разновидности – тема для меня неподъемная, и здесь я могу остановиться лишь на национализме русских как численно доминирующего в РФ этноса. Далее, не имея возможности рассматривать все или даже немногие его разновидности (их чуть ли не столько же, сколько пишущих на тему о русскости, русской идее, русской миссии, русском национальном характере и прочем), укажу лишь на существование групп, для которых конечной политической целью является чисто русское национальное государство, «без инородцев».

Их главный аргумент таков: в этнических республиках выросли-де свои элиты, которые в конце концов добьются политической независимости для своих территорий. Избавившись от них, русское национальное государство достигнет этнической однородности и тем укрепится.

Это направление предположительно есть «теоретическое» отражение негативной реакции (не только со стороны русских, кстати) на усилившуюся в последний десяток-полтора десятка лет экспансию этнических меньшинств РФ (в основном мусульманских) за пределы их обычного ареала проживания в центральные области России. Такую же реакцию вызывает приток мигрантов (по большей части нелегальных) из бывших республик Союза и порождаемые им проблемы – рост этнической преступности, общее удешевление рабочей силы, вытеснение коренных жителей из торговли и других «хлебных» мест, бытовые конфликты, иногда кончающиеся кровью и массовыми беспорядками, и пр.

Проблема этой этнической экспансии и вызываемых ею вялотекущих, часто латентных конфликтов – вполне реальна[5]. Однако способ ее решения – через создание этнически однородного русского государства – совершенно химеричен, ибо он противоречит вполне очевидным российским реалиям – историческим, экономическим, культурным, этническим, демографическим.

Не вдаваясь в обсуждение этих (критически важных) факторов, можно аргументировать этот тезис просто на уровне обыденного сознания. Вот «ушли» из Советского Союза Украина, Белоруссия, Грузия, Азербайджан, Таджикистан, Киргизия и другие. Ну и что? В России кормятся – и кормят свои семьи на родине – миллионы жителей этих республик. Даже прибалты, гордые своим членством в ЕС, чуть ли не молятся на российских туристов, дающих им заработок. Какие есть основания полагать, что проектируемому русскому государству удастся отгородиться от бывших автономий и иных этнических образований и добиться чаемой этнической однородности? Да никаких. К чему тогда затевать строительство такого государства – особенно имея в виду уже затронутый выше факт: раздел между этническими группами практически неизбежно влечет за собой конфликты и кровопролитие из-за территорий – что мы воочию наблюдали в недавней истории распада Советского Союза. Одно это должно бы остановить желающих помечтать об этнически чистом русском государстве.

Стоит, пожалуй, упомянуть еще проект построения русского государства, исходящий из идеи о том, что русские – это суперэтнос, в который входят великороссы, малороссы и белорусы[6]. С этих позиций утверждается, что русская нация и, соответственно, русское национальное государство возникнут в результате воссоединения частей указанного суперэтноса. Согласно сторонникам этого проекта, восстановление России в границах суперэтноса и есть национальная идея новой России (я цитирую практически дословно). Утверждается, что в настоящее время русской нации нет; народ, который называется россиянами, российским народом, нацией не является. Идея российского народа – «бред», миф, точно такой же, каким была «новая историческая общность – советский народ».

О том, что может быть названо нацией, а что не может, что есть миф, а что задано как жесткая политическая, экономическая и пр. реальность, я собираюсь порассуждать позже. Пока же замечу, что идея восстановления России в рамках «русского суперэтноса» столь же химерична и опасна, что и рассмотренные выше затеи, ибо точно так же чревата кровопролитием, как и иные этноцентрические проекты устроения российской государственности. И белорусская (беларуская?), и в особенности малороссийская (украинская) элиты на существенный отказ от полученного при развале Союза суверенитета не пойдут, в этом можно не сомневаться. Любые поползновения в этом направлении встретят отпор, который вряд ли кончится миром.

Такая перспектива не устраивает никого в российских политически ангажированных кругах, кроме авторов описанных идей и их сторонников, слишком часто не отдающих себе отчета в реальных последствиях осуществления этноцентрических проектов. По этой причине националистические теории этого сорта играют маргинальную роль в российском политическом сообществе и большой опасности не представляют. Споры в журналах, блогах и пивных, разумеется, ведутся горячие, но сколько-нибудь значительного выхода в реальную политику они не имеют.

Политическими симптомами этой маргинальности служат исчезновение с политической арены «Памяти», РНЕ и иных ксенофобских организаций, или растворение партии «Родина» в рамках социал-демократической «Справедливой России», не имеющей никакой националистической окраски. Что же до якобы националистической ЛДПР, ее национализм носит главным образом риторический характер; в реальной политике эта партия действует – и это общеизвестный факт – в унисон с правящей «Единой Россией».

3. Теперь о предсказаниях распада России на противоположном –антинационалистическом – полюсе. Здесь мы имеем дело с теоретиками неизбежного развала России, связанными с радикально-либеральным, глобалистским, западно-ориентированным крылом в российском политикуме. Эти элементы заметно представлены в правящем классе, включая высшие его слои. Зачастую такие предсказатели грядущего развала имеют официальный статус, солидную финансовую подпитку, в том числе из-за рубежа, и по этим причинам вовсе не могут считаться безобидными теоретиками-мечтателями.

Вряд ли их стоит опасаться как представляющих силу, способную угрожать самому существованию России в качестве единого, суверенного, независимого государства. Эту остановку мы уже проехали, хаос проклятых девяностых остался позади. Однако такие теории и проекты могут служить возбудителем и оправданием неких нелепых упований для части этнических элит в России, а также для западных геостратегов, все еще находящихся под очарованием выкладок З. Бжезинского и ему подобных и соответственно выбирающих геополитические решения для своих правительств. Что такие надежды на Западе представлены довольно широко, указывает хотя бы энтузиазм, с которым упомянутые круги прогнозировали распространение на Россию процессов, получивших название «арабской весны».

4. С достаточной полнотой и откровенностью предсказание неизбежного – и желательного – распада Российской Федерации изложено в статье «От Российской империи к русскому демократическому государству», опубликованной в «Новом литературном обозрении» и доступной в сети[7]. Статья написана проф. Д. Фурманом, в то время главным научным сотрудником Института Европы РАН, и опубликована в издательстве, существующем на деньги миллиардера М. Прохорова. Таким образом, со статусом автора и социально-политическим контекстом статьи, как говорится, все ясно. С этой статьей мы и будем в основном иметь дело, противопоставляя по мере ее разбора взглядам указанного автора свои собственные.

5. Отправная точка рассуждений Д. Фурмана такова: «Национальное государство - нормальная, во всяком случае для Европы Нового времени, форма существования и государств, и наций». Автор выстраивает такую цепочку, нечто вроде универсального закона развития наций/государств: империи – борьба наций за самоопределение – национальные демократические государства – наднациональные сообщества вроде Европейского Союза. По этой схеме Россия застряла на этапе империи, она есть, по слову Фурмана, «огрызок» империи или миниимперия[8].

Россия в ее сегодняшнем виде, согласно Д.Фурману, – страна догоняющего развития; чтобы догнать Европу, ей предстоит распасться на множество национальных демократических государств через борьбу наций за самоопределение. В конечном счете Россия как национальное демократическое государство («Россия для русских») войдет в наднациональное сообщество – Европейский Союз (надо полагать, примерно в том же статусе, что Эстония или Лихтенштейн). Куда «войдут» остальные национальные демократические государства (числом, надо думать, 182 или около того – что-нибудь вроде Комиландии для коми, Чукчиландии для чукчей, и т.д.), и что с ними вообще будет, автор не указывает. Главное – что Россия обязательно распадется, просто не может не распасться, если ей предстоит когда-то стать демократией. Сейчас же она, разумеется, никакая не демократия, а лишь автократия, имитирующая демократию.

6. Эта историософическая схема представляется мне ущербной концептуально и совершенно неадекватной реальным историческим процессам и состояниям. На поверку оказывается, что Россия в принципиальном, качественном отношении не отличается от других, «нормальных» (по Фурману) европейских и иных государств, а если отличается, то вовсе не своей отсталостью в плане межэтнических отношений, перспективой «догоняющего развития» и прочим.

Естественно рассматривать историю России в том же ряду, что и истории других великих (или когда-то бывших таковыми) держав – Великобритании, Франции, Германии, Испании, Италии, США, Китая. Как империи, все они складывались по одной модели. Сначала выделялся некий этнос или иной социум, населяющий ядро будущего надэтнического государства. В дальнейшем это ядро тем или иным способом (чаще всего силой оружия, но иногда по согласию сторон) объединяло вокруг себя некую периферию.

Если не вдаваться в древность и рассматривать лишь процессы Нового времени, в истории России таким ядром выступило Великое княжество Московское, или Московия; в Соединенном Королевстве – собственно англосаксонский ареал в отличие от земель, населенных кельтами; во Франции – Иль-де-франс; в Испании – Кастилия и Арагон; в Германии – Пруссия; в США – области, колонизованные так называемыми WASPs (white Anglo-Saxon Protestants). Естественно, список можно продолжить.

Возникшие таким образом политические образования по сути уже были империями, поскольку отношения между ядром и периферией держались именно на власти силы (лат. imperium). Если угодно, можно называть эти государственные образования употребляемым Д. Фурманом термином миниимперия либо иным[9].

Далее следовал этап колониальной экспансии этих миниимперий, в результате которого они становились империями в собственном, более общепринятом смысле. У большей части этих государств колонии были в основном заморскими; Россия, Китай и США прирастали сопредельными территориями, за исключением экспансии России на Аляску и в Калифорнию, а США – на Филиппины, Гавайи и Пуэрто-Рико.

Двадцатый век, в особенности вторая его половина, прошел под знаком потери империями их колониальных владений; даже США потеряли Филиппины. Уже совсем недавно историческая Россия (страна, и во времена Советского Союза существовавшая в представлении мира как Russia) потеряла свои закавказские и закаспийские окраины (хотя многие в России убеждены, что она их не потеряла, а скорее от них избавилась, и то весьма относительно). На этот же период приходится отпадение – с благословения России – Прибалтики, Белоруссии, Украины, Молдавии, хотя последние колониями в собственном смысле (результатом завоеваний отсталых в цивилизационном отношении территорий) никогда не были.

7. И вот здесь мы подходим к самому интересному моменту. Чем стали государства, утерявшие, с потерей колоний, статус великих империй? Ответ очевиден: они вернулись в то состояние, в коем пребывали до периода колониальной экспансии, а именно в положение миниимперий с той же структурой, что и до экспансии: ядро – периферия; и с теми же – mutatis mutandis – отношениями внутри таких структур.

Разумеется, за прошедшие со времени их образования столетия отношения между элементами этих структур претерпели изменения: они в известной степени оказались сцементированными просто за счет длившегося долгое время осмоса (перемешивания) и унификации, потери перифериями их «самости», субъектности. Так, Гасконь или Бургундия более не помышляют об отделении от остальной Франции, Уэльс – от собственно Англии, Тюрингия или Вестфалия – от остальной Германии, Сицилия – от Италии, и т.д.

Степень цементирования, интеграции ядра и периферии может варьировать; наблюдаются градации в степени их единства. В некоторых случаях более слабой интеграции ядру все же приходится прилагать усилия, вплоть до военных, для удержания периферии, в чем (мини)имперский характер этих образований проявляется вполне отчетливо. Примеры общеизвестны: Британия и Северная Ирландия; Испания и Каталония и Страна басков; Франция и Корсика; Турция и Курдистан; Рим и Ломбардия; Китай и Восточный Туркестан и Тибет, и т.д. В России таким «скандальным» элементом, разумеется, была и в известном отношении остается Чечня.

Мы видим, таким образом, что в плане описанных исторических процессов Россия ничем качественно не отличается от других упомянутых здесь государств. Все они прошли через сходные этапы формирования, экспансии и сжатия, или возвращения в то состояние, в котором они сформировались как миниимперии или протоимперии.

Терминология, конечно, дело вкуса, и можно назвать Россию миниимперией, не обращая внимания на ее размеры, военную мощь и прочие характеристики; но тогда этот же термин пришлось бы применять и к США и к Китаю, а это совсем уже неловко. Эти три крупнейшие государства планеты – просто империи, в отличие от европейских государств-миниимперий. Cчитать только последние «нормальными» национальными государствами вряд ли оправдано: США, Россия и Китай нисколько не менее «нормальны».

Все империи, и большие, и малые, заняты примерно тем же, что и империи древности (с известными исключениями): обеспечением безопасности граждан – защитой от внешней агрессии и поддержанием мира между провинциями, этносами, расами и классами; укреплением связей между центром и провинциями и между последними; поддержанием баланса между правовым и культурным своеобразием провинций и единством империи в этих и иных отношениях.

Я повторяю здесь эти банальности с одной целью – чтобы определить, в каком именно смысле можно, по моему мнению, говорить о России как об империи – в отличие от империалистических характеристик, ей неправомерно приписываемых.

8. Россия в ее нынешнем состоянии отличается от остальных империй – и крупных, и малых – в одном существенном отношении. Будучи таким же имперским – исключительно в заданном выше смысле – образованием, как и остальные, она ни в коей мере не является государством империалистическим, т.е. страной, практикующей вооруженное насилие или угрозу такого насилия в отношении других суверенных государств.

Между тем лишь за последние полтора десятка лет государства/нации, считающие себя нормальными и демократическими, в союзе с крупнейшей империей мира, США, и ведомые ею, совершили акты агрессии в отношении целого ряда независимых, суверенных стран – Сербии, Афганистана, Ирака, Ливии. Бывшие колониальные империи компенсировали утерю своего былого могущества объединением в новое имперское образование – ЕС – и участием в империалистическом по факту военном блоке НАТО.

В этот же период Россия лишь единожды участвовала в военных действиях, будучи вынуждена к этому вооруженным нападением войск режима Саакашвили на ее миротворческий контингент, находившийся в Южной Осетии по мандату ООН: вполне отчетливый casus belli.

Нынешняя Россия, таким образом, представляет собой своеобразный случай неимпериалистической империи. В остальных отношениях (по указанной выше исторической функции объединения этносов, земель и пр., обеспечения внутреннего мира и безопасности и т.д.) она от иных империй и миниимперий мало чем отличается.

В иных смыслах этот термин применительно к России употребляется главным образом как scare word «слово-пугало» в пропагандистских целях – например, в разговорах об «имперских амбициях» России в отношении соседних независимых государств. Этой пропагандистской мантре верят те, кто и без нее заражен вирусом русофобии. Обсуждать это серьезно не имеет смысла[10].

9. Определившись с термином «империя», обратимся к слову «нация». Здесь так же, как в разобранном выше случае, речь не только о терминологической четкости, но и о понимании самих стоящих за терминами предметных сущностей (референтов).

Слово «нация» явно образует омонимическое гнездо: нация=этнос и нация=население государства либо государство как машина управления вместе с управляемым ею населением. Проблема состоит в том, чтобы выбрать словоупотребление не просто удобное в общении, но наиболее отвечающее сути определяемого предмета.

Упоминалось уже, что сторонники этноцентрических проектов построения российской государственности отрицают тот факт, что население нынешней России составляет единый народ и в этом смысле единую нацию. Ср. такое высказывание: «В качестве самонаименования слово «россиянин» вообще не применяется и не приживается. Это неведомый феномен, о котором до 1991 года слыхом не слыхивали, и который никому не встречался… «россиянин» — ещё раз это подчеркнём — продукт безосновательного мифа»[11].

Здесь в первую голову бросается в глаза фактическая неверность утверждения о сем «неведомом феномене»; ср. «До чего мы дожили, о россияне? что видим, что делаем? Петра Великого погребаем» (Феофан Прокопович). «О, громкий век военных споров, свидетель славы россиян» (А.С.Пушкин). Это – цитаты из поэтов 18-го и 19-го веков; есть и более ранние случаи употребления слова «россияне». Стоит ли напоминать, что и в те давние времена россиянином был не только «гордый внук славян», но и финн, и тунгус, и калмык – если упоминать лишь тех, кто уместился в размер пушкинского .

С тех пор россияне никуда не делись, не перевелись и в миф не обратились. Россияне, российский народ – такая же реальность, какой был советский народ. По Кортунову, тот народ – тоже миф, а ведь это сильно озадачивает: если не советский народ победил в Великой Отечественной, то кто? Непонятно. Честное слово, не стоит загадывать загадки, когда все вполне ясно.

Если обратиться к нынешним дням, мы время от времени ходим на всенародные выборы, говорим о демократии как власти народа, в армии даем присягу на верность народу и т.д. И все это оказывается мифом, если народа-то и нет… В таком мире было бы неуютно жить, да и не живут в нем реальные люди-россияне.

Но я несколько отвлекаюсь. Здесь хотелось бы в первую очередь показать, почему слово «нация» (она же народ[12]) вполне можно и следует употреблять в политическом смысле как обозначение народонаселения данного государства или самого государства как целого. Тому есть одно препятствие –доставшееся нам с советских времен и исторически закрепившееся употребление слова «нация» в смысле национальности, то есть в этническом смысле (как в Конституции РФ, например, где говорится о многонациональном государстве, а надо бы о полиэтническом, если этот аспект вообще упоминать – чего вообще-то делать не стоит).

На мой взгляд, употребление слова «нация» в этническом смысле в политическом дискурсе и в быту только создает вредную путаницу. Есть весьма существенные понятия, такие как национальные интересы, национальная безопасность, национальное достояние, национальное бедствие, национальная валюта, национальные ресурсы и иные (вплоть до национальных парков), которые просто повисают в воздухе, если нет нации, атрибутами которой они являются.

Оставив лингвистическую четкость в стороне, видим, что имеются и сущностные основания для того, чтобы говорить о российском народе как о единой нации в «американском[13]», неэтническом смысле. Выше мы упоминали о процессах «цементирования» и перемешивания (осмоса) ядерных и периферийных этносов в европейских миниимпериях или, скажем, в такой империи, как США. В этом смысле Россия не отличается от последних: в ней также на протяжении столетий сосуществования разных этносов протекали различного рода интеграционные процессы – устанавливались прочные экономические, культурные, родственные связи, усваивался единый язык межэтнического общения, вырабатывались формы сосуществования различных религий. Эти процессы, длившиеся веками (много дольше, чем, скажем, в США), произвели на свет единую полиэтническую нацию россиян, существующую в рамках единого надэтнического государства – Российской Федерации.

Этнические («национальные», по устоявшейся неадекватной терминологии) бывшие автономии, а ныне республики (Чувашия, Удмуртия, Хакасия, Мордовия и т.д. и т.п.) интегрированы в Федерацию в такой степени, что их отдельное существование уже более немыслимо – точно так же, как отдельное существование тех или иных провинций Франции, Англии или Италии.

10. Все это – вещи вполне очевидные, а между тем распад России прогнозируется и зарубежными авторами, и некоторыми российскими гражданами вполне уверенно, можно сказать безапелляционно и требовательно. Почему, из-за каких резонов?

Выше упоминался главный, если не единственный аргумент в пользу такого прогноза-рекомендации в цитированной выше статье Д. Фурмана: Россия – страна недемократическая, она – автократия, мимикрирующая под демократию.

С этих позиций Россия может стать национальной демократией только в том случае, если русские преодолеют некую имперскую ущербность в своем самосознании и в результате обретут свой «национальный дом». Победив в своем самосознании этот имперский дефект, русские позволят провести подлинно демократические выборы в этнических республиках, а в этих последних победит идея самоопределения, непременно сопряженная с независимостью и отделением от «дома для русских». «Домов», таким образом, образуется очень, очень много: «Россия для русских», «Чувашия для чувашей», «Татария для татар», «Башкирия для башкир», «Тува для тувинцев», и так далее, и так далее.

Сколько таких «домов» образуется на развалинах РФ; будут ли они все демократическими или иными; если демократическими, то почему именно и как это согласуется с реально наблюдаемым социальным и политическим регрессом в бывших республиках Союза, вплоть до образования новых династий правителей на монархический манер – в эти детали автор не вдается.

Не упоминает он и о том, почему процесс образования «домов» должен остановиться на уровне нынешних этнических республик, являющихся субъектами РФ. Есть ведь еще национальные округа, а также этнические группы (народности), не имеющие отдельных политико-административных образований. В одном Дагестане, где чуть ли не в каждом ущелье свой язык, их наберется десятка три – аварцы, даргинцы, лакцы, кумыки, табасаранцы, агулы, рутульцы и т.д. На севере, в богатом нефтью и газом Ханты-мансийском национальном округе есть и ханты, и манси. В конце концов, все они обладают четким сознанием своей этнической идентичности; даже у эвенов оно одно, у эвенков другое. И всем им положен отдельный «дом», если основываться единственно на их самосознании – а иных факторов Д. Фурман, как уж сказано, просто не рассматривает.

Отказ автора разбираемой концепции домысливать ее последствия до таких вполне очевидных вещей невольно наводит на мысль, что его главная цель – убедить аудиторию в неизбежности и желательности развала России, а там, как говорится, хоть трава не расти. Где этот процесс остановится, остановится ли вообще или это будет хаос без конца – такие вопросы ни цитируемый автор, ни иные адепты идеи распада «имперской России» не исследуют. Им главное – столкнуть камень с горы.

11. В разбираемой программе бросается в глаза ее разительное сходство с положениями резолюции Конгресса США о «плененных» или «порабощенных» (captive) нациях в Советском Союзе, подписанной президентом Эйзенхауэром и ставшей американским законом (Public Law 86-90) в 1959 году, в разгар «холодной войны».

В той резолюции русские не упоминаются как нация, «порабощенная» коммунистами-интернационалистами; наоборот, «русские коммунисты» объявляются теми врагами, которые поработили («пленили») остальные нации Советского Союза. За освобождение этих «порабощенных» и выступал свободный мир во главе с США[14].Выдвигалось требование (его впоследствии поминал Бжезинский в «Великой шахматной доске») о предоставлении независимости 22-м нациям, порабощенным русскими.

Сходным образом Д. Фурман настаивает на том, что русские -- если они хотят стать демократической нацией и войти в свободный мир Европейского Союза – должны выпустить из плена все остальные нации Российской Федерации (которая, по утверждению этого автора, и федерацией-то, собственно, не является). Иначе они так и останутся прозябать в несвободном, автократическом государстве.

Вот такая неожиданная параллель имеет место. А ведь хотелось бы, чтобы установки, имевшие хождение во времена «холодной войны», сменялись более адекватным отражением современных реалий.

................