.
.
ОТ РЕДАКЦИИ
Примерно лет пятнадцать тому назад в мой Вашингтонский офис пришел без предварительного звонка невысокий человек, лет 65-70 и представился на хорошем английском:
- Я итальянский журналист Серджио д`Анжело. Вам что-нибудь говорит мояфамилия?
Честно признаться, в тот момент я не мог сразу сообразить, почему мне должно быть знакомо это имя, хотя какие-то смутные идеи в голове вертелись. Итальянец решил мне немного помочь.
- Ну, напрягите свою память, подсказываю, Фельтринелли, Ивинская:
Боже мой, конечно, я сразу все вспомнил.
- Вы тот самый д'Анжело, который нелегально вывез из СССР 'Доктора Живаго'Пастернака и заварил всю эту кашу?
Серджио скромно потупился.
- Да, это я. И мне нужна ваша помощь.
Хотя я не совсем понимал, чем я могу ему помочь, но вид еть перед собой человека, который 'прикоснулся к истории' , было настолько интересно, что я сразу же заверил его, что сделаю все от меня зависящее, чтобы он н и попросил.
С тех пор началась наша дружба. Мы часто встречались в Вашингтоне, Москве, в его родном городке Витербо под Римом, Во время этих встреч я взял у него несколько интервью, три из которых вошли в этот сборник. Первые два были опубликованы ранее в журнале Континент и американском еженедельнике Континент USA , а третье публикуется впервые.
Напомним, в особенности для более молодой части нашей аудитории, что выдающийся русский поэт и писатель Борис Пастернак (1890 - 1960) в последние годы жизни подвергался жесточайшим преследованиям со стороны советского режима. Причина - издание на Западе романа 'Доктор Живаго', гениального произведения, запрещенного на родине, но с восторгом встреченного в мире и принесшего автору высшую литературную награду - Нобелевскую премию.
Первая публикация 'Доктора Живаго' состоялась в Италии, в Милане - в ноябре 1957 года. Книгу выпустило молодое издательство, основанное Джанджакомо Фельтринелли всего двумя годами раньше. Фельтринелли-младший, хотя и являлся наследником одного из крупнейших в Италии финансово-промышленных состояний, состоял в рядах итальянской коммунистической партии (ИКП) и щедро ее субсидировал. Однако весной 1957 года в ответ на сильное давление, которое на него оказывали партийные руководители, пытаясь помешать ему опубликовать отвергнутый Москвой роман, он вышел из ИКП. В сложившейся ситуации он заявил о том, что как издатель левой направленности намерен отстаивать полную свободу мысли и слова. На деле же он в последующие годы постепенно отошел от издательских дел, с головой отдавшись делу революции - вначале обеспечивая щедрую финансовую помощь повстанческим движениям в странах третьего мира, а затем и вовсе занявшись подрывной деятельностью в Италии и соседних странах. Он погиб при попытке совершения теракта на окраине Милана (март 1972 г.).
Обо всех этих событиях д'Анджело подробно поведал в книге, опубликованной в Италии в 2006 г. В сентябре следующего, 2007 года, через несколько дней после выхода в свет русского издания этой книги (Дело Пастернака: воспоминания очевидца. Москва, Новое Литературное Обозрение, 2007) д'Анджело стал лауреатом учрежденной в 1999 году премии Liberty (номинация 'Окно в Европу')
Однако в деле Пастернака есть еще много интересных аспектов, которые еще не стали достоянием общественности и не вошли в книгу, но безусловно представляют огромный интерес. О некоторых из них и говорится в этих интервью.
Например, во втором интервью обсуждается вопрос , была ли любимая женщина Пастернака Ольга Ивинская агентом КГБ, в чем ее обвиняли некоторые российские издания. В третьем обсуждается роль, которую на протяжении почти пятнадцати лет (1958 - 1972 гг.) играла в жизни Джанджакомо Фельтринелли женщина по имени Инге Шёнталь. В 1962 Инге родила Джанджакомо сына Карло, единственного наследника миллиардного отцовского состояния - состояния, которым она правит вот уже несколько десятилетий.
Понятно, что история публикации 'Доктора Живаго' содержит еще много нераскрытых тайн, особенно принимая во внимание участие в ней советских и западных спецслужб, до сих пор хранящихся в их архивах. Тем более интересно читать воспоминания очевидца, не только знакомого с многими ключевыми персонажами этой истории, но и сыгравшего в ней далеко не последнюю роль.
В заключение, хотел бы подчеркнуть, что редакция Континент USA ни в коем случае не поддерживает и не комментирует обвинения в связях с КГБ или другими спецслужбами, которые высказывает д'Анджело в адрес некоторых действующих лиц в этих интервью. Я уверен, что у и самого автора нет прямых доказательств, а лишь догадки и предположения. Поэтому мы заранее приносим извинения тем, кого резкие высказывания д'Анджело могут незаслуженно оскорбить или обидеть.
Эдуард Лозанский, Вашингтон - Москва, 2011 г.
Как гонорары Пастернака служили делу коммунизма, антикоммунизма и терроризма
- Серджио, расскажите читателям, как это начиналось, как вы запустили 'Доктор Живаго' в плавание по всемусвету?
- Эта история началась 20 мая 1956 года. В то время я, будучи молодым итальянским коммунистом, работал в Москве в отделе итальянского вещания радиостанции 'Москва'. Одновременно с тем я принял от миланского издателя Джанджакомо Фельтринелли, отпрыска одного из богатейших семейств Италии и активного члена ИКП, предложение о сотрудничестве: я должен был сообщать ему о самых значимых литературных новинках в СССР с целью дальнейшей публикации их на Западе.
В начале мая 1956 года мне довелось переводить выпуск новостей культуры, и одно из сообщений звучало буквально так (привожу слово в слово, ибо переписал его тогда для Фельтринелли): 'Скоро выйдет в свет 'Доктор Живаго' Бориса Пастернака. Речь идет о романе в форме дневника, который охватывает три четверти столетия и завершается Великой Отечественной войной'.
- И вы сразу поняли, что это именно то, что вам нужно?
- Конечно нет, я же не читал еще рукопись, но имя и высочайшая репутация Пастернака, разумеется, были мне известны. Без особого труда мне удалось узнать номер телефона его московской квартиры и договориться о встрече на даче в Переделкино. Воскресным утром мы поехали туда на электричке. Со мной был мой русский коллега журналист Владлен Владимирский, который также мечтал познакомиться с крупнейшим поэтом и прозаиком современной России. Пастернак встретил нас в саду. Мы немного поговорили об Италии. Борис Леонидович рассказал, что ездил туда в 1912 году, в возрасте двадцати двух лет, когда слушал летний курс в Марбургском университете. Он мечтал добраться хотя бы до Рима, но деньги кончились раньше. Мы с Владленом готовы были без устали слушать его, если бы он в какой-то момент не замолк и, извиняясь, не поинтересовался, какова цель нашего визита. Как только я упомянул название романа, писатель прервал меня жестом руки. 'В СССР, - сказал он, - роман не выйдет. Он не вписывается в рамки официальной культуры'.
Я начал возражать, так как был искренне убежден, что Пастернак неправ, ведь именно мне было поручено редакцией радиовещания объявить на весь мир о скорой публикации 'Доктора Живаго'. Потом я начал что-то мямлить о том, что сейчас времена другие - атмосфера мягче, больше открытости, иными словами, наступила та самая оттепель, о которой в то время было столько разговоров на Западе. Далее я взял быка за рога и сказал, что явился к нему с предложением: Вы передадите мне копию 'Доктора Живаго', чтобы Фельтринелли, не мешкая, мог заняться переводом романа на итальянский язык, опередив тем самым других западных издателей. При этом, естественно, я заверил его, что мой издатель обязуется не публиковать итальянский перевод до выхода романа в свет в СССР и, учитывая его партийную принадлежность, переговоры с компетентными советскими инстанциями будет вести подобающим образом ...
- Не совсем понятно , как советское радио могло допустить такой серьезный идеологический промах, объявив опубликации романа без соответствующих инструкций ЦК.
- Я думаю , это было связано с тем, что наверху в то время не было еще единого мнения по этому вопросу. После смерти Сталина и 20-го съезда цензура находилась в некоторой растерянности. К тому же, еще в апреле 1954 года в журнале 'Знамя' были напечатаны 10 стихотворений из 'Доктора Живаго' с анонсом автора. Строки, которые впоследствии власти сочли крамольными, были оттиснуты в официальном советском журнале. Пастернак неоднократно читал отрывки романа друзьям, о нем говорили не только в литературных кругах, но и среди интеллигенции, роман ждали с нетерпением.
- Тем не менее, судя по тому, что вы говорите, Пастернак был уверен, что его не напечатают в СССР.
- Да, это так, просто он знал лучше окружающих все подводные камни, был хорошо знаком с потенциальными рецензентами, многие из них были его друзьями, как, например, Константин Федин. Он чутко улавливал их намеки и полунамеки о неприемлемости романа для партийного руководства и, к большому сожалению, оказался прав.
- Окончательный приговор Живаго был вынесен в сентябре 1956 года?
- Формально да, в середине сентября 56-го, когда 'Новый Мир' официально отказался от публикации романа в письме Пастернаку с разгромной рецензией, подписанной такими столпами русской литературы как Борис Лавренев, Константин Федин, Константин Симонов и другими известными писателями и критиками.
- Это о них потом Александр Галич скажет 'Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку'?
- Да , и о них тоже. Но тех, кто участвовал в организованной по приказу руководства КПСС истерической кампании против Пастернака, было гораздо больше. История наказала этих людей, их запятнанные имена хорошо известны. Понятно также, что эта рецензия была явно заказной. Еще в августе 'наверху' было составлено такое мнение о 'Докторе Живаго': 'Роман Б.Пастернака является злостной клеветой на нашу революцию и на всю нашу жизнь. Это не только порочное, но и антисоветское произведение, которое безусловно не может быть допущено к печати'. Эту записку составили заведующий отделом культуры ЦК КПСС Дмитрий Поликарпов и его зам. Игорь Черноуцан. Как говорят у вас в России: 'страна должна знать своих героев'.
- Давайте вернемся в Переделкино. Как же тогда закончилась Ваша встреча с Пастернаком?
- В какой-то момент я понял, что писатель слушает меня вполуха, погруженный в свои раздумья; я возвратился к своему предложению, стараясь говорить еще яснее и убедительнее. Мое упорство оказалось излишним. 'Оставим в покое вопрос, выйдет или нет советское издание, - сказал мне Пастернак. - Я готов отдать Вам роман при условии, что Фельтринелли пообещает мне передать его, скажем, через несколько месяцев, крупным издателям других стран, прежде всего Франции и Англии. Что вы об этом думаете?'
Я заверил Пастернака, что то, что он предлагает, безусловно, возможно. Более того, такой ход событий неизбежен, ибо всякий крупный издатель рассчитывает в случае успеха книги заработать деньги и славу продажей прав на нее за границу. Я посоветовал ему не затягивать с нашим соглашением в ожидании подтверждения из Милана, которое можно считать делом решенным.
- Судя по всему, вы сумели его убедить.
- Да, Пастернак слушал мои доводы минуту-другую, затем, попросив позволения отойти на минутку, ушел в дом и возвратился с объёмистым свёртком в руках. Он протянул его мне со словами: 'Это Доктор Живаго. Пусть он увидит мир'.
Напоследок, у калитки, когда уже были сказаны слова прощания, хозяин бросил нам с Владленом полный дружелюбной иронии взгляд и сказал: 'Отныне вы приглашены на мой расстрел'. Так началось дело Пастернака.
- Серджио, то, что произошло потом, хорошо известно. Об этом написаны десятки книг, диссертаций, снятыхудожественные и документальные фильмы, в том числе и в России. Нобелевская премия 1958 года, оголтелаятравля Пастернака в СССР, угроза его высылки из страны, отказ от премии, преждевременная смерть гения,арест ваших общих с Пастернаком друзей Ольги Ивинской и ее дочери Ирины и т.д. Все это уже было сказано инеоднократно. Что же, в таком случае, побудило вас написать еще одну книгу, есть ли у вас какие-то новые ранеенеизвестные широкому читателю факты?
- Я уверен, что в моей книге читатель найдет много нового и интересного. Я не думаю, что такое уважаемое издательство как НЛО согласилось бы ее издать, если бы это было не так. Прежде всего, роль ИКП в деле Пастернака, использование доходов от 'Доктора Живаго' для финансирования не только ИКП, но и ее террористического ответвления 'Красных Бригад', вымогательство этих же доходов у законных наследников советским фондом Мира, мой многолетний судебный процесс с Фельтринелли, и многое другое.
- Как вы можете прокомментировать многочисленные заявления советского руководства, что роман 'ДокторЖиваго' не представляет литературной ценности, а лишь использовался Западом в качестве орудия в холоднойвойне?
- То, что это великий роман, говорят многие критики и читатели, в том числе и далекие от политики. В то же время, разумеется, Запад использовал его в своих политических целях. Но согласитесь, что советская позиция была более цинична. С одной стороны, беспрецедентная кампания по шельмованию достойнейшего и талантливейшего человека, а с другой попытка присвоить себе его гонорары.
- Почему вы подали в суд на Фельтринелли?
- Если очень коротко, то Пастернак предложил мне половину всех гонораров от 'Доктора Живаго', причем сделал он это в письменном виде. В последний раз я пришел с ним повидаться на Рождество 57-го года. Он дал мне письмо для передачи Фельтринелли и попросил его тут же прочесть. Я был поражен, прочитав в письме указание, чтобы мне была выдана 'половина или больше' дохода от издания 'Доктора Живаго'. Я предположил, что это шутка и сказал, что согласился бы на это, если бы мы с ним вместе написали роман, и попросил вычеркнуть это место, чтобы Фельтринелли не подумал, что я выпросил эти деньги. Но Пастернак был непреклонен. 'Ни вы, ни Ольга (Ивинская) не заставите меня переменить свое решение', - сказал он. Тогда я написал большими буквами 'Нет' против этого, неприемлемого для меня места. 'Глупый вы человек, - сказал Пастернак, - но вы продолжаете мне нравиться'.
- Тем не менее, позже вы потребовали деньги от Фельтринелли?
- Да, это так. Когда я увидел что происходит с этими деньгами, на что они идут, то решил спасти хотя бы их часть и учредить на них литературную премию имени Пастернака.
- Как известно, вы этот суд проиграли, ну а как дела с премией?
- Возвращаясь к вашему раннему вопросу, зачем я писал эту книгу, могу ответить, что, прежде всего, мне, как непосредственному участнику 'Дела Пастернака', конечно, хотелось рассказать эту историю, как я ее видел и понимал. Однако главной целью была надежда с помощью этой книги возродить идею премии Пастернака. Может быть среди тех, кто прочтет мою книгу, окажутся люди, готовые поддержать эту идею. Хочу также с радостью сказать, что еще до выхода книги, в процессе работы над ней, я уже встретил таких людей.
- Ну что ж, удачи вам..
Была ли Ольга Ивинская агентом КГБ?
Газета 'Московский комсомолец' напечатала недавно сенсационную статью, обвиняющую Ольгу Ивинскую - любимую женщину Бориса Пастернака, явившуюся прообразом Лары в 'Докторе Живаго', - в сотрудничестве с КГБ с целью помешать публикации этого романа на Западе. В качестве доказательства газета использует материалы из архивов КГБ, в которых цитируется переписка Ольги Ивинской с этим почтенным ведомством. Мировая пресса проявила большой интерес к публикации 'МК' и поместила многочисленные комментарии к ней, но для полноты картины, мне кажется, было бы интересно выслушать мнение человека, глубоко вовлеченного в эту историю.
Понятно, что роман, пользовавшийся таким феноменальным успехом, принес огромные деньги. К сожалению, Ольга Ивинская и ее дочь Ирина были жестоко наказаны за то, что получили часть этих денег. По просьбе Пастернака то т же Д'Анджело привозил в Москву некоторые суммы и передавал их Пастернаку, а после его смерти - 30 мая 1960 года - напрямую Ивинской.
Было бы наивно предполагать, что эти действия не попадут в поле зрения КГБ. Пока Пастернак был жив, Ольгу не трогали, но после его смерти ее с дочерью арестовали за 'незаконные валютные операции'. 23 августа Ольгу осудили на 8 лет, а 5 сентября осудили и Ирину - сроком на три года. Благодаря давлению мировой общественности эти сроки были сокращены, но обе женщины настрадались сполна.
Я позвонил Серджио в Италию, чтобы узнать его мнение о статье в 'МК'. Между нами состоялся следующий разговор:
- Здравствуйте, Серджио. Я думаю, Вы слышали о статье в 'МК' либо о ее пересказе в 'Нью-Йорк Таймс'. Есть ли уВас какие-либо комментарии?
- Обвинения против Ольги Ивинской в этой статье настолько абсурдны и смехотворны, что комментировать здесь нечего.
- Все же учитывая то, что в России и в других странах люди мало знакомы с личной жизнью Пастернака, многиемогут поверить, что Ольга действительно работала на КГБ, что вся история ее любви к Пастернаку - этовыдумка, и что Пастернак был жестоко обманут, выбрав ее в качестве прообраза Лары в 'Докторе Живаго'. Выодин из немногих, кто хорошо знал этих людей, поэтому Ваше даже краткое свидетельство было бы очень важно.
- Краткое свидетельство? Прежде всего, нет нужды повторять то, что я публично и многократно высказывал, основываясь на своих личных впечатлениях о Пастернаке и Ольге. Я имею в виду ее благородные чувства и абсолютную преданность Пастернаку, а также ее неимоверные страдания. Я упомяну лишь несколько фактов.
В конце 1956 года после волнений в Польше и восстания в Венгрии в СССР после 'оттепели' наступили 'заморозки'. Влиятельные советские политические и литературные круги делали отчаянные попытки остановить публикацию 'Доктора Живаго' на Западе. На Фельтринелли оказывали давление через к омпартию Италии, активным членом которой он был, а на Пастернака - через Союз писателей во главе с Сурковым. Советская сторона настоятельно 'рекомендовала' Пастернаку потребовать от Фельтринелли возвращения рукописи якобы для доработки. Разумеется, ни тот, ни другой не собирались остан авливать публикацию романа, однако, не желая накалять ситуацию, они пытались любыми способами тянуть время.
Ольга Ивинская была фактически представителем Пастернака на многочисленных переговорах с Союзом писателей. Ей приходилось применять незаурядное дипломатическое искусство, чтобы защитить Пастернака от гнева властей, которые вовлекли в эту историю даже Генсека ИКП Пальмиро Тольятти, попросив его оказать давление на Фельтринелли, что тот и сделал, правда, без особого успеха. В начале 1957 года Гослитиздат предпринял еще одну неуклюжую попытку помешать или хотя бы затянуть публикацию, написав Фельтринелли, что в сентябре этого же года 'Доктор Живаго' будет издан в СССР, и поэтому они просят не публиковать его за границей до этого времени. Фельтринелли согласился, так как такая задержка не слишком влияла на его планы.
Причина, по которой Гослитиздат написал такое миролюбивое письмо, остается загадкой, ведь ранее пять членов редколлегии 'Нового мира' - Б. Агалов, Б. Лавренев, К. Федин, К. Симонов и А. Кривицкий направили Пастернаку послание, в котором подвергали 'Доктора Живаго' беспощадной критике, назвав его идеологически вредным произведением, не подлежащим публикации.
- Не было ли это письмо Гослитиздата тактической ошибкой Советов, так как оно принципиально не решало ихпроблему и практически играло на руку Пастернаку и Фельтринелли.
- Думаю, они сразу поняли это, так как вскоре, весной 1957 года, Пастернаку был направлен ультиматум. Либо он в течение 48 часов направляет Фельтринелли телеграмму с требованием остановить публикацию и возвратить роман, либо он будет арестован. Ольга прибежала ко мне в слезах с просьбой о помощи, и мы вместе отправились к Пастернаку. В течение нескольких часов мы пытались убедить его послать эту идиотскую телеграмму, делая упор на то, что она не сыграет никакой роли.
К этому времени Фельтринелли уже продал права на перевод и издание во многих странах, и работа над публикацией шла полным ходом. Кроме этого, поскольку Пастернак писал Фельтринелли, что издание 'Доктора Живаго' является главной целью его жизни, издателю будет ясно, что телеграмма послана под давлением властей, и на нее не стоит обращать внимание. После долгих уговоров Пастернак согласился подписать эту бесполезную телеграмму, которая уже ничего изменить не могла.
- Тогда с таким же успехом 'МК' может написать, что не только Ивинская, но и Вы сотрудничали с КГБ с цельюпомешать публикации романа?
- Конечно, они могут написать все что угодно, но если говорить серьезно, то Ольга делала все возможное, чтобы помочь Пастернаку издать 'Доктора Живаго' за границей и, в то же время, уберечь его от мести КГБ и его подручных в союзе писателей.
- Не кажется Вам, что появление статьи в 'МК' связано с борьбой за архивы Пастернака, которая ведется сейчас вМоскве?
- Несомненно. Я не знаю всех тонкостей российских законов, но никто не ставит под сомнение тот факт, что Пастернак завещал все свои архивы Ольге, и если Россия считает себя цивилизованной страной, то это его последнее желание должно быть выполнено, нравится ли оно кому или нет.
- Как Вы можете прокомментировать обвинения в непомерной жадности Ольги и ее стремление получить какможно больше денег, принадлежащих Пастернаку?
- Все, что получала Ольга, было определено самим Пастернаком, и размер этих сумм никого не касается, так как это было их личным делом. После получения Нобелевской премии в октябре 1958 года Пастернак был исключен из Союза писателей и тем самым лишен средств к существованию, даже за счет литературных переводов. Конечно, он мог официально перевести свой гонорар в СССР, но в таком случае его враги начали бы кричать, что он продался Западу за тридцать сребреников.
Было ли это правильным решением или нет, но Пастернак решил переправить часть гонорара в Москву по неофициальным каналам. Я получил от него письмо, которым я назначался его представителем для получения денег в Италии и перевода их в Москву, что я и делал в точном соответствии с его указаниями. Разумеется, я понимал, что КГБ рано или поздно об этом узнает, но, с другой стороны, я полагал, что власти будут закрывать на это глаза, чтобы лишний раз не будоражить западную общественность. Более того, высокопоставленный советский чиновник Дмитрий Поликарпов 'намекнул' Ольге, что Пастернак может получать деньги, не опасаясь преследования властей. Так все и продолжалось до мая 1960 года, когда я привозил деньги и передавал их либо прямо Пастернаку, либо, по его указанию, через Ольгу.
- А что это за таинственная история с Ириной, когда миссис Гаритано передала ей на Центральном телеграфедипломат со 180 тысячами рублей?
- Ирина или, как мы все ее называли, Ирочка, действительно встретилась с Гаритано, и та, по просьбе Пастернака, передала ей пишущую машинку и какую-то одежду. Мне доподлинно известно, что никаких 180 тысяч там не было. Как я уже говорил, все было тихо, пока Пастернак был жив. Как только он умер, власти решили нанести удар. Я полагаю, что на самом верху было принято решение 'реабилитировать' Пастернака, чтобы сохранить его наследие для советской литературы и не отдавать 'врагам социализма'. Поэтому была выдвинута версия о том, что поэт попал под влияние жадной и коррумпированной женщины. Вскоре, как мы знаем, эта женщина и ее дочь были арестованы. Деньги, которые хранились в, казалось бы, надежном месте, были сразу же обнаружены.
- Как Вы думаете, КГБ действовал по чьей-то наводке?
- Несомненно. Один человек сумел втереться в доверие к Ольге и часто навещал ее квартиру. Он считался другом, и ему в этом доме доверяли. Я уверен, что именно он донес на Ольгу в КГБ.
ИНГЕ ШЁНТАЛЬ: МЕЖДУ ЛЕГЕНДОЙ И РЕАЛЬНОСТЬЮ
- Начиная беседу, хочу сказать, что ДВД-диск, в котором госпожа Инге Шёнталь рассказала свою историюитальянскому зрителю, я смог посмотреть лишь несколько дней назад. Речь идет по большому счету опродолжительном самовосхвалении с несколькими дипломатическими нотками скромности - скажем, признаниетого факта, что она так и не выучила как следует итальянский язык. Как бы там ни было, этот документальныйфильм вновь пробудил во мне и в других коллегах - как и я, почитателях таланта Пастернака и поклонниках'романа о романе' - желание больше узнать о той роли, которую Инге, с ее несомненно неординарной натурой,сыграла в судьбе Джанджакомо Фельтринелли. Не мог бы начать с того, чтобы рассказать, кем была и чемзанималась Инге до встречи с миланским издателем?
- Сведения многие писавшие об этом газеты, журналы и книги, главным образом итальянские, черпали из ее собственных заявлений. Вкратце из них явствует следующее. Инге родилась в Германии, в Гессене (Рур) в 1930 году. Она была совсем крохой, когда отец, спасаясь от нацистского режима, эмигрировал в Америку. Детство, полное серьезных опасностей и лишений, она вместе с младшими братьями и матерью провела в Геттингене (Нижняя Саксония). В годы войны она училась в лицее, намереваясь продолжить обучение, но денег на него не было.
- А в конце войны?
- Инге провела в Геттингене с семьей еще несколько лет, о которых предпочитает не вспоминать. Потом она приняла решение уехать и на попутном грузовике добралась до Гамбурга. Ей было почти двадцать лет, красивая, яркая девушка. Очень предприимчивая. Она колесит на велосипеде по Гамбургу, большому портовому городу, расположенному всего в нескольких десятках километров от границы с Восточной Германией. Она ищет работу, пытается завязать знакомства и в конце концов поступает стажером-фоторепортером в журнал 'Констанце'. Скоро ей начинают поручать фоторепортажи о крупных фигурах Западной Германии, а начиная со второй половины пятидесятых годов радиус ее рабочих поездок расширился, включив знаменитости в других странах. Самой далекой, экзотичной и интересной стала командировка в докастристскую Кубу в 1957 году, где она гостила пятнадцать дней у Эрнеста Хемингуэя на его вилле Финка-Вихия близ Гаваны.
- Одним словом, она сделала блестящую карьеру, пусть ее имя и не фигурирует среди легенд фотографии. А какона познакомилась с Фельтринелли?
- В первых числах июля 1958 года Фельтринелли, вскоре после расставания со второй женой, решил съездить в Швецию за новой яхтой. В связи с чем он известил гамбургского издателя Хайнриха Ровольта, с которым его связывали деловые и дружеские отношения, что 14 июля хочет навестить его, специально завернув ради этого в Гамбург. Ровольт ответил согласием, а по приезде гостя устроил в его честь вечеринку. И Инге была там. В умопомрачительном наряде. По ее собственным словам, она здесь потому, что делает фоторепортажи для Ровольта. Ужинала она за столиком с издателями и приложила все усилия к тому, чтобы покорить Фельтринелли. И ей это удалось. Гамбурский издатель много лет спустя рассказывал в интервью, что Инге и Фельтринелли 'сразу друг другу понравились, и когда они уходили с праздника, думаю, им никто другой не был нужен'.
- Полагаю, вскоре после этого они уехали в Милан, а затем благополучно соединились узами брака. Или нет?
- Давайте по порядку. Верно, они поехали в Милан, но жениться не могли, так как он женат, хотя и расстался с женою, а в Италии развод еще не разрешили. Поговаривали, что в попытке обойти препятствие Фельтринелли обратился в 'Сакра Рота', церковный трибунал, которому дозволено расторгать недействительные браки, заявив, что страдает 'impotentia erigendi et coeundi' [неспособностью к эрекции и семяизвержению], аналогично тому как он поступил, чтобы положить конец первому супружескому союзу. Но это не имеет большого значения. Ибо Фельтринелли, по причине, о которой я еще буду говорить, преждевременно расстается с Инге и заводит отношения с юной Сибиллой Мелегой, последней из своих жен.
- Всё же представляю, что поначалу Инге очень расстраивала невозможность укрепить узами брака в Италииотношения с Фельтринелли.
- Полагаю, что да. Как бы то ни было, Инге, обосновавшись в фамильном доме Фельтринелли, с естественностью начинает вести новую жизнь - жизнь миллиардерши. Но это не праздная жизнь. Она просит себе - и получает - место руководителя по связям с иностранными издателями и авторами, и именно в этом качестве в начале 1959 года она сопровождает Фельтринелли в путешествии по североамериканскому континенту продолжительностью около четырех месяцев. По правде говоря, вначале они поженились - в Мексике (для нее это лучше, чем ничего) и отметили событие 'медовым месяцем' в Южной Калифорнии и на Кубе. Затем они надолго задержались в Соединенных Штатах, обсуждая проекты и обмен правами на публикацию с различными известными издателями. Но я уверен, что они также встречались с активистами крайне левого движения.
- Почему ты в этом уверен?
- Потому что именно по возвращении из этой поездки Фельтринелли первый раз сказал мне, что узнал из разговоров с хорошо информированными людьми, будто высшее руководство Соединенных Штатов вынашивает планы резкой фашизации всего Запада и развязывания третьей мировой войны. Я обратил всё в шутку. Но он продолжал хвастать в кругу знакомых этим мнимым открытием.
- А Инге разделяла его убежденность?
- По крайней мере не на людях. Напротив, она неизменно будет поддерживать имидж просвещенного интеллектуала, который, благодаря влиянию в издательском мире, стремится внести свой склад в дело мирного, демократического и культурного прогресса общества. Так что ей в некоторых случаях даже доведется признавать, что Фельтринелли в политическом плане излишне радикален и импульсивен.
- Позволь тебя здесь ненадолго прервать. В своей книге о деле Пастернака ты утверждаешь, что Москва, послевыхода 'Доктора Живаго' в Италии, не могла смириться с мыслью о том, что борцам за коммунизм больше невидать денег от Фельтринелли:
- Верно. Я еще добавил, что Москва в какой-то момент задумала втянуть Фельтринелли (зная о том, что он страдает серьезными комплексами, в особенности инфантильной мегаломанией, а поэтому легко управляем) в финансирование очагов повстанческого движения, которые в тот период загорались главным образом в странах третьего мира и получали поддержку Москвы в рамках советской мировой стратегии.
- Преследуя эти цели, однако, Москва должна была найти лицо, которое могло и хотело бы манипулироватьФельтринелли. Иными словами, человека, который сумел бы не только вбить ему в голову мысль о том, что лишьреволюционные левые движения, готовые взять или уже взявшие в руки оружие, действительно способны датьотпор неофашизму и помешать ядерному холокосту. И не предполагаешь ли ты:
- Давайте взглянем на факты. Вернувшись из длительной поездки по США, Инге убеждает Фельтринелли приставить к Пастернаку и Ольге Ивинской, подруге и музе писателя, своего гамбургского приятеля, журналиста Хайнца Шёве, который как раз едет в Москву корреспондентом газеты 'Ди Вельт'. Шёве, объясняет Инге, станет издательству самым что ни на есть надежным каналом для обсуждения с автором 'Доктора Живаго' способов решения юридических и судебных вопросов, множащихся по мере появления новых западных изданий романа: а именно для того, чтобы убедить Пастернака подписать более выгодный для издателя по сравнению с первоначальным по части авторских прав контракт. Но Пастернак так и не подпишет новый контракт.
- Почему?
- По трем причинам. Первая: подписание нового контракта вызвало бы новые преследования со стороны советских властей. Вторая: подготовленный в Милане текст подразумевал разрыв с поверенной в его делах в Париже, которая, помимо прочего, должна была ведать гонорарами, причитающимися автору за все издания 'Живаго'. Третья: новый контракт, в числе других условий, которые были ему совсем не по душе, предполагал согласие на экранизацию романа
- Пастернак правда был против того, чтобы по его роману сняли фильм?
- Да, он много раз говорил, что боится опошления. Однако вернемся к Шёве. Пастернак и Ольга Ивинская с полным доверием принимают гамбургского журналиста, он становится частым гостем в доме Ольги и ее детей. Однако его поведение кажется необъяснимым с того момента, как - вскоре после смерти писателя (30 мая 1960 г.) - Ольга и ее дочь Ирина Емельянова были арестованы, отданы под суд и приговорены к длительным срокам заключения. Советские власти прибегли к этим мерам, чтобы 'реабилитировать' автора 'Доктора Живаго' (фигуры слишком крупн о го масштаба, чтобы так просто дарить его врагам СССР), развернув кампанию по демонизации Ольги как якобы алчной интриганки, при содействии дочери предавшей и сбившей с правильного пути Пастернака, 'простодушного, но честного советского гражданина'. Для пущей эффективности обличительная кампания в прессе должна была начаться лишь после того, как будут вынесены обвинительные приговоры.
- Значит, долгое время дело велось в закрытом порядке? Когда спала завеса секретности?
- Что-то стало просачиваться в СССР и Великобритании с начала января, но первой, 18 января 1961 года, о драматической участи матери и дочери в подробностях поведала миру лондонская газета 'Дейли Телеграф'. А ведь Шёве был единственным западным журналистом, который, бывая в доме Ольги вплоть до самого ареста, знал, что произошло. Он мог бы сделать громкую публикацию, а главное, он должен был бы помнить, что Пастернак просил своих иностранных друзей бить во все колокола, если, как он предчувствовал, после его смерти арестуют Ольгу. Однако он не стал распространять известную ему информацию, лишь приватно сообщил ее Фельтринелли, который месяц спустя бросил мне ее в лицо, обвинив меня в том, что это я явился причиной ареста, и за это меня уволив.
- Узнав эту новость, ты ведь тоже мог поднять тревогу. Что тебя остановило?
- Опасение, что всё это враньё.
- Сам Шёве и заронил ему в голову мысль, что вина за арест лежит на тебе?
- Не знаю. Как бы то ни было, 17 января 1961 года Шёве предъявил мне то же обвинение в интервью 'Коррьере дела Сера', крупнейшей итальянской газете. В двух словах, по его версии, я необдуманно передал Ольге толстую пачку советских банкнот, полиция это обнаружила, отсюда арест и затем приговор за контрабанду валюты. Однако дело обстояло совсем не так. Начиная с 1959 года я пересылал Ольге для Пастернака пару раз суммы, уже конвертированные в рубли - суммы, какие я мог себе позволить - используя в качестве 'курьеров' надежных друзей. Я знал, что Пастернак крайне нуждается в помощи, потому что после присуждения ему в октябре 1958 года Нобелевской премии началась травля, и Союз писателей лишил его единственных имевшихся у него источников заработка.
- Да, помню. Был наложен запрет на публикацию и переиздание его произведений, включая блестящие переводывеликих классиков литературы от Шекспира до Гете.
- Да-да. Однако в марте 1960 года Фельтринелли (вынудив вышеупомянутую парижскую поверенную снять с себя обязанности, чтобы уберечь Пастернака от последствий шумного судебного процесса, которым грозились из Милана), наконец, перевел мне сумму в долларах, которую писатель почти за год до того просил предоставить в мое распоряжение в качестве фонда для периодических переводов в адрес Ольги. Средства были весьма ощутимые. Они были частью гонораров - значительно более ощутимых - причитавшихся автору за все издания 'Доктора Живаго', вышедшие к тому времени на Западе. Пастернак назначил сумму и, поручив мне распоряжаться ею, не давая отчет о том кому бы то ни было, просил как можно скорее приступить к переправке денег. Все это черным по белому написано в его заявлениях и письмах, текст которых позднее был полностью опубликован.
- И ты сразу же начал организовывать переправку денег, о которой говорит Шёве:
- Почти сразу. Речь шла о довольно сложной операции, и, к сожалению, я смог осуществить ее лишь после смерти Пастернака, уверенный, однако, в том, что исполняю его волю. Изложу вкратце финальный этап эпопеи. В конце июля молодая супружеская пара, с которой нашу семью связывали близкие отношения (врач-тосканец и его жена-словенка, изъясняющаяся и по-русски) приехали в Москву en turiste за рулем 'жука'-фольсквагена, в салоне которого были тщательно спрятаны стопки советских банкнот. Пара поселилась в большом отеле, полном иностранных туристов, и отдыхала после утомительного автомобильного путешествия.
- Стартовавшего: ?
- В Италии, а именно в Риме. Оттуда супруги выехали на север, проехав через Австрию, Берлин, Варшаву. На следующий день после прибытия в Москву они отправились гулять по городу, пользуясь исключительно общественным транспортом и обходя стороной телефоны. Во время прогулки, получив от меня карту центра города и точные указания к действию, они взяли такси и подъехали в район улицы (до которой затем дошли пешком), где расположен дом, в котором живет Ольга и, не задерживаясь, прошли мимо него. Точно так же пару дней спустя после обеда они вернулись к дому и без предуведомления поднялись в нужную квартиру. Открыла им Ольга. Они, узнав ее по моему описанию, подали ей мое рекомендательное письмо (она хорошо знает мой почерк) и жестами спросили, можно ли говорить. Можно. Тогда они договорились, что вечером следующего дня, а именно первого августа, они снова придут и принесут пачки советских купюр, которые накануне достанут из машины и уложат в две обычных дорожных сумки. Так все и было сделано. За чем последовал ужин, который Ольга устроила для гостей.
- Итак, 'курьеры' уехали, безукоризненно выполнив поручение. Когда же и что пошло не так?
- Ольга подробно описывает в книге мемуаров , 'A Captive of Time' (Doubleday, Garden City, New York 1978), события пятнадцати дней , прошедших между визитом ' курьеров ' и арестом (16 августа ). Ольга почти сразу же сообщила Шёве, продолжавшему часто бывать у нее, о получении денег, и он был явно удручен этой новостью, воскликнув: 'Теперь мы [ sic !] погибли!'. Ольга спрятала рубли или их часть в чемодан, заперев его на ключ и отдав ни о чем не подозревающей портнихе, обитавшей этажом ниже, со словами, что как только будет время, зайдет, чтобы вместе решить, как перешить сложенную в чемодан одежду. Ольга ни словом не обмолвилась о крупных покупках, которые могли броситься в глаза.
- Существует и у Шёве версия событий тех дней?
- В упомянутом интервью газете 'Коррьере де л ла Сера', том самом, в котором он заклеймит меня как виновника ареста, Шёве будет утверждать, что Ольга, не успев получить деньги, сразу же купила сыну мотоцикл, таким образом своей неосторожностью попав на мушку агентуры (учитывая, что в те времена в Москве каждый мотоцикл был на счету).
- Если бы история с мотоциклом была правдой, отпало бы подозрение в доносе :
- Нет, речь идет гораздо больше, чем просто о подозрении. Утром 16 августа, как рассказывает Ольга в своей книге ' Captive of Time' , несколько агентов ворвались прямиком в квартиру Ольгиной портнихи, вскрыли чемодан и конфисковали пачки советских банкнот. В тот момент Ольги даже не было в Москве. Она находилась на даче неподалеку от столицы, где другие агенты тем же утром арестовали ее с обвинением в контрабанде валюты - обвинение просто смехотворное, потому что Ольга (равно как и ее дочь, которую арестуют около трех недель спустя) ни разу не выезжала за пределы СССР и никогда не получала иностранных банкнот .
- А как Шёве комментирует этот факт?
- Совершенно немыслимым образом. Я по-прежнему адресуюсь к его интервью в 'Коррьере делла Сера'. Он не то чтобы говорил о вторжении в квартиру портнихи: Но он утверждает буквально следующее: в сложившихся обстоятельствах 'советский суд не мог не осудить ее [Ольгу] и ее дочь Ирину'. По сути он делает вид, что не знает, будто процессу предшествовало несколько месяцев допросов на Лубянке (куда попадают только политические оппозиционеры), и сам суд был спешно проведен за один день в обстановке полной секретности, без свидетелей защиты и без возможности подать апелляцию. И таким образом его утверждения априори противоречат постановлению Верховного Суда РСФСР от 2 ноября 1988 г., пересмотревшему приговор и полностью оправдавшему мать и дочь 'ввиду отсутствия состава преступления'.
- Значит, можно сделать вывод, что Шёве:
- Выводы насчет Шёве мы сделаем чуть позже. В марте 1961 года, пытаясь замять международный скандал вокруг судьбы Ольги и ее дочери, Алексей Аджубей, директор газеты 'Известия' (и зять Хрущева) дал ряд пресс-конференций в Великобритании. Ради этого он вынул пресловутый козырь из рукава. Письмо на немецком языке, конфискованное советскими правоохранительными органами (и затем многократно перепечатанное на Западе), которое Фельтринелли послал Ольге, в попытке манипулировать ее волей, назавтра после смерти Пастернака. Издатель просит Ольгу послать ему как можно раньше новый договор об авторских правах на 'Доктора Живаго' и все прочие конфиденциальные документы автора; объясняет ей, что все это ни в коем случае не должно попасть 'в руки властям или семье Пастернака'; и обещает сделать все от него зависящее, чтобы 'избежать платежей третьим лицам' или же, если ему это не удастся, сделать так, чтобы 'существенная часть доходов досталась ей и Ирине'.
- Да-да, я прекрасно помню. В этом письме Фельтринелли упоминает и Шёве.
- Не то слово. Фельтринелли увещевает Ольгу не доверять 'никому, кроме Шёве' и если так случится, что этот 'наш общий друг' покинет Москву, доверять лишь тем, кто предъявит ей 'недостающую половину' и которым она покаже т 'вторую половину' [к письму прилагаются две половинки итальянской банкноты в тысячу лир].
- Налет конспирации, в который советская пропаганда облекла дело. Но это письмо отнюдь не доказывало, чтоименно Ольга, которую горький опыт преследований научил осторожности, могла инспирировать все этиглупости, включая излишнее напоминание не допустить попадания конфиденциальных документов в рукивластей.
- На сей счет не может быть никаких сомнений. Но мне сейчас хотелось бы заострить внимание на другом моменте. На основании того, что написано в этом письме, советские власти должны были счесть Шёве главным сообщником в преступной деятельности; и в качестве такового, как минимум немедленно выслать его из СССР, как обычно происходило со всеми 'буржуазными' (то есть не коммунистическими) журналистами, совершавшими гораздо более легкие проступки. Однако же Шёве как ни в чем не бывало остается в СССР и пробудет здесь еще многие годы, пользуясь 'благоволением', которое служит одновременно безусловным доказательством его услуг КГБ.
- Безусловным доказательством как 'дымящийся ствол пистолета' в руках убийцы. Но Инге и впоследствиисохранила дружеские отношения с Шёве?
- Что Шёве остался в ее близком кругу - это факт. Карло, сын Фельтринелли и Инге, вспоминает в своей книге ' Senior Service ' (Милан, 1999 г.; русское издание - Москва, ОГИ, 2003 г.), что в середине шестидесятых отец общался с Шёве, хотя бы затем, чтобы понять, американская или советская у меня 'крыша' [то есть состою ли я на службе ЦРУ или КГБ]. Разумеется, источником этих сведений является его мать, потому что ему самому в те годы было не больше четырех-пяти лет. Из первых рук (хотя, возможно, и не без ведома Инге) - рассказ Карло о визите к Шёве в Германию, когда тот уже вышел на пенсию.
- Исчерпывающий ответ. Теперь вернемся к работе Инге в издательстве, к ее поездкам с Фельтринелли:
- На рубеже пятидесятых - шестидесятых годов в издательстве произошли серьезные перемены. Увольнения (включая мое) и прием новых сотрудников, отказ от публикации переведенных и даже уже набранных книг: Более значителен, все же, 'больший международный размах', который Инге недвусмысленно ставит себе в заслугу: в особенности сопровождая Фельтринелли в рабочих поездках по странам третьего мира, куда он зачастил с начала шестидесятых.
- Они искали новые книги для перевода?
- Теоретически да. На деле же главным результатом этих поездок было приобщение миланского издателя к революционному движению.
- Например?
- В Африке, на которой несколько лет было заострено его внимание, они неоднократно посещали Алжир, Марокко, Гвинею, Нигерию, Гану. Фельтринелли при содействии Инге удается наладить личные связи с лидерами, только недавно вышедшими на сцену антиколониальной борьбы, от Бен Барки до Секу Туре. В особенности он вдохновляется делом борьбы за независимость Алжира, конкретной демонстрацией чего было предоставленное им убежище в Милане, в помещении своего института, ряду французских дезертиров. А летом 1962 года, благодаря любезности президента Ганы Кваме Нкрума, он даже оказался в числе делегатов неприсоединившихся стран на ассамблее по ядерному разоружению в Аккре. Что же касается издательских находок, африканские путешествия приносят лишь рукопись об Алжире (да и та была найдена в Париже), которую он публикует и на языке оригинала с намерением нелегально распространять книгу во Франции.
- Да уж, негусто.
- Зато в перерыве между поездками в Африку Инге произвела на свет Карло (март 1972 г.). Новорожденный - безусловно сын Фельтринелли, сходство с отцом несомненное, и не имеет значения, если в близких к издателю кругах ходит слух, что супруги прибегли к искусственному оплодотворению. Как бы там ни было, необходимо отметить один факт. Появление сына (которого отец немедленно признал и назначил в завещании единственным наследником) станет решающим моментом, который позволит Инге сохранить влияние на Фельтринелли и тогда, когда - довольно скоро - они перестанут жить под одной крышей и в особенности после того как он, несколько лет спустя, перейдет на нелегальное положение.
- А любовь к Кубе? Когда именно она родилась?
- В январе 1964-го. Инге и Фельтринелли высадились на Кубе, где оба уже бывали. Теперь здесь все переменилось. Фидель Кастро, карибский социализм, мираж революционного взрыва во всей Латинской Америке. Фельтринелли, воодушевленный всем этим, несколько раз встречается с кубинским вождем, завоевывает его расположение, имеет даже возможность померяться с ним силами в баскетбол (Инге, экс-фоторепортер, запечатлела это на моментальных снимках). Следует сказать, что и эта поездка не лишена издательского интереса: получить эксклюзивные права на публикацию мемуаров Фиделя Кастро. Жаль, что мемуары еще не написаны и что их автор in pec t ore , хоть и получил щедрый аванс, так их никогда и не напишет.
- Они и позднее будут появляться на Кубе?
- Сюда будет часто возвращаться Фельтринелли. Но без Инге. Причина тому - решающий переворот, который вскоре произошел в жизни семейной пары. На людной вечеринке ее застали в пикантной ситуации с известным журналистом ИКП, что, честно говоря, больше вызвало недоумение, нежели произвело скандал. Возможно ли, чтобы женщина с признанным самообладанием могла столь легкомысленно себя повести? Как бы там ни было, итогом стало то, что Фельтринелли уехал жиль отдельно, оставив ей свое патрицианское гнездо, воспитание сына, пользование значительной частью семейного достояния и руководящий пост в издательском доме.
- Пожалуй, многовато. Знак того, что он по-прежнему находится под сильным влиянием личности Инге.
- Это так и это сохранится в дальнейшем. Новое положение вещей не мешает Инге, которая сохранила неизменными все свои материнские и профессиональные функции, встречаться с Фельтринелли, когда она этого пожелает, и продолжать оказывать на него воздействие. В добавление к этому оно дает ей возможность естественным образом дистанцироваться от тех поездок в страны третьего мира, которые рисковали подорвать ее столь тщательно созданный имидж прогрессивного, но не революционно настроенного интеллектуала. К тому же Фельтринелли уже 'заряжен' и продолжает движение в предписанном ему направлении. Вплоть до того, что в начале 2967 года в ходе очередного визита на Кубу он заявит, выступая в колледже ' Habana Libre ', что исчерпал роль европейского издателя и считает себя лишь 'солдатом в борьбе с империализмом'.
- И как он борется?
- Берет на себя публикацию итальянского издания журнала ' Tricontinental' - выходящего на Кубе органа Организации солидарности с народами Азии, Африки и Латинской Америки; и становится официальным доверенным лицом и корреспондентом этого издания, занимаясь как следствие и другими войнами и освободительными движениями от Ближнего Востока до Вьетнама, от Анголы до Уругвая, одним словом, в значительной части третьего мира. Он не то чтобы принимал личное участие в военных операциях, но направляется во многие 'неспокойные' зоны (в то время как Инге теперь предпочитает ездить в командировки в Париж, Лондон, Нью-Йорк), где встречается с нужными персонажами и вносит свой вклад в их борьбу деньгами и/или поставками военных материалов. Например, сразу после Шестидневной войны он встречался с Ясером Арафатом и другими лидерами Фатха - разумеется, не только чтобы выразить им словесное почтение.
- На издательские дела теперь у него мало времени:
- В действительности еще до торжественного заявления в колледже ' Habana Libre ' Фельтринелли начал постепенно сдавать Инге бразды правления издательством. В этой связи я бы хотел сделать отступление от темы финансирования повстанческих движений. Речь идет о моем личном опыте и свидетельстве.
- Я слушаю тебя.
- После освобождения Ольги (в ноябре 1964-го) я выступил с инициативой, отказаться от которой меня никак не мог заставить 'жест милосердия', сокративший срок ее заключения (а до этого - срок заключения дочери). А именно, я предлагаю Фельтринелли через его главного адвоката учредить и возглавить Премию имени Пастернака. Для ее финансирования я предлагаю в легальном порядке использовать письмо, которое Пастернак написал и отправил через меня Фельтринелли в конце моей журналистской карьеры в СССР: письмо, в котором, помимо прочего, писатель распоряжался передать мне в качестве компенсации половину всех причитающихся ему за 'Доктора Живаго' гонораров.
- Сумма нешуточная!
- Эквивалентная сегодня не одному миллиону долларов. Поэтому-то на этом письме, которое по настоянию Пастернака я прочел в его присутствии, я написал печатными буквами напротив касающихся меня строчек жирное ' NO ', объяснив писателю, что никогда бы не согласился на столь непропорционально большую сумму из его гонораров, которыми, как я надеюсь, он рано или поздно получит возможность распоряжаться. Получив письмо, Фельтринелли показывал его многим своим сотрудникам, хваля меня за отказ от денег.
- Но твой отказ не является юридической помехой в операции, которую ты предлагаешь Фельтринелли?
- Не является, потому что наследники Пастернака, 'по политическим и моральным соображениям' так и не смогут востребовать 'эти Иудины сребреники'. Такое постановление в октябре 1961 года вынесло руководство КПСС, за первой подписью Михаила Суслова. Как бы то ни было, Фельтринелли отвергает мое предложение без всяких объяснений.
- И ты начинаешь судебный процесс против издательского дома.
- Именно так. Ограниченное время нашей беседы не позволяет мне здесь излагать все этапы судебного процесса (1965 - 1972), расходы на который в первые годы я оплачивал из остатков фонда перечислений. К тому же я уже исполнил эту задачу в своих мемуарах, во множестве подкрепив свой рассказ документами; а если кто желает лично изучить материалы дела, может обратиться в Государственный архив в Риме. Сейчас я вкратце напомню об эпизодах, которые неопровержимо доказывают сговор между издательством (в котором все в большей степени господствует Инге) и советскими властями на протяжении всего процесса.
- Да-да, расскажите.
- После долгого и малоубедительного оспаривания юридической силы упомянутого письма Пастернака издательство, убежденное, что я не запасся копией письма (это правда), предъявляет суду более раннее письмо писателя, общего характера, на котором приписано фальшивое ' NO ', утверждая, что я превратно понял смысл слов Пастернака. Но, отдавая себе отчет в том, что эта фальшивка сработает ненадолго, открывает Москве мои планы учредить Пастернаковскую премию. Москва всерьез встревожена. Она мобилизует силы. Сразу после этого, в мае 1966 года, руководство КПСС пересматривает решение пятилетней давности, постановив, что дети Пастернака могут претендовать на причитающиеся им по наследству доходы от 'Доктора Живаго' (и следовательно, могут вмешиваться в ход моего разбирательства), в качестве меры 'против возможного использования определенными кругами на Западе в антисоветских целях крупных сумм покойного писателя'.
- В данном случае советская бюрократия опровергла представление о своей недееспособности.
- Не будем обобщать. Есть у меня в запасе пример шпионской горе-операции. В августе 1967 года, когда я собирал авторитетные свидетельства в защиту своей правоты, одна русская дама, с которой мы были знакомы по Москве, Галина Оборина, переехавшая в Рим, выйдя замуж за итальянца, передала мне копию машинописного письма, которое Пастернак, чьей старой подругой она якобы являлась, продиктовал ей и подписал за две недели до смерти, когда уже не вставал с постели. В этом письме помимо прочего писатель настаивает на том, чтобы я наконец согласился принять вознаграждение, которое он предложил мне во время нашей последней встречи.
- Прошло много времени со дня, коим датирована копия письма. Ты не сомневаешься?
- Оборина рассказала мне о перипетиях своей жизни, правдоподобно объясняющих задержку с доставкой письма. В любом случае я попросил ее заверить копию письма у нотариуса. Она без малейших колебаний сделала это. Заверенную копию я предъявил суду. И издательство почти тотчас же возбудило дело о подлоге, обзаведшись сделанными под присягой заявлениями двух советских врачей, в которых утверждается, что Пастернак на момент, которым датирована копия письма, был слишком болен, чтобы продиктовать и подпи сы вать письмо. Оборина испугана и отказывается выступать в суде. Я опровергну заявление советских медиков весьма авторитетными показаниями. Одно - свидетельство Валерия Тарсиса, известного советского писателя-диссидента, вынужденного эмигрировать, пережив заключение в сумасшедшем доме на основании навязанного властями ложного диагноза. И наконец, пусть и много времени спустя, ситуация окончательно прояснилась: в так называемом 'Архиве Митрохина' фигурирует фамилия Обориной как агента второго управления КГБ. Одним словом, фальшивка - и письмо, и его опровержение.
- Но чем заканчивается дело о подлоге?
- Оно так и не закончится. Во-первых, для его начала необходимо, чтобы было формально закрыто текущее разбирательство, на что, без понятных для меня причин, ушло почти полтора года. Процесс о подлоге начался в январе 1969 года. С того момента издательство, заинтересованное лишь в явном затягивании дела, только и делает, что требует явки наследников Пастернака, но всегда находится кто-то, кто от их имени (в то время как они ведать не ведают, что происходит в Милане) просит и получает отсрочки слушаний.
- Кто объявлен наследниками Пастернака?
- В этот период - его два сына, Евгений и Леонид. К ним, однако, вскоре прибавляется Ольга.
- Непостижимо.
- Вовсе нет, послушай-ка. В конце 1969 года генеральный консул СССР в Риме, Иван Юдкин, приглашает меня на конфиденциальную беседу. Я принимаю приглашение. После краткого ожидания в приемной, во время которого мой старый московский знакомый, Лоллий Замойский (который потом будет фигурировать в Архиве Митрохина в ранге полковника КГБ) подтверждает мою личность, выглянув в приоткрытую дверь. Юдкин весьма любезен. Говорит, что ему очень жаль, что наследники Пастернака, в особенности моя дорогая Ольга, должны будут свидетельствовать против меня и предлагает побеседовать в поисках решения с двумя руководителями Инюрколлегии. Я не смог удержаться от того, чтобы заметить, что у нас свидетелей в пользу самих себя не слишком принимают всерьез. Как бы то ни было, несколько дней спустя я в сопровождении двух своих адвокатов встретился в генконсульстве в присутствии Юдкина с заместителем председателя Инюрколлегии Андреем Коробовым и его ассистентом с физиономией авторитетного надзирателя.
- Иными словами 'глаз' КГБ?
- Не могу поручиться. В любом случае Коробов в витиеватых и почти дружеских выражениях призывает отказаться от претензий на гонорары Пастернака, и в какой-то момент я задаю ему вопрос, откровенно говоря риторический, действительно ли в таком случае эти крупные суммы окажутся в руках наследников. Ответ: разумеется, да. Выражение недоверия на моем лице выводит ассистента из себя. Высокомерным тоном он требует от меня не увиливать. Он утверждает, что я своим поведением демонстрирую, что не испытываю к Ольге (включенной в число наследников, как теперь становится ясно, лишь затем чтобы оказать на меня психологическое давление) никакой привязанности. И в конце выкрикивает, что 'сегодня надо решить, расстаемся ли мы друзьями или врагами'. Самым спокойным тоном я объясняю ему, что передо мной стоит серьезный выбор, и поэтому мне нужно время на размышление. Свидание окончено.
- Думаю, оно было последним.
- Разумеется. Все же происходящее убеждает меня в том, что совместные маневры Милана и Москвы не позволят мне дождаться в менее, чем библейские сроки (и соответственно, выдержать в финансовом отношении), завершения процесса и подойти, наконец, к финишной черте - премии Пастернака. Вследствие чего мои адвокаты с моего ведома сообщают издательству, что я готов рассмотреть предложение о полюбовном соглашении при условии, что оно возместит мне все судебные и внесудебные расходы, которые я за это время понес из своего кармана.
- Каков был ответ?
- Ответа не поступило, и дело о подлоге продолжает вяло тянуться за неявкой русских свидетелей. Однако происходит нечто странное вне зала заседания суда. 1 марта 1970 года издательство сообщает на страницах крупнейших мировых газет о заключении соглашения с наследниками Пастернака (опять же сыновей Евгения и Леонида плюс Ольга), которых представлял Коробов, заместитель председателя Инюрколлегии. По существу издательство сразу же произведет необходимые денежные операции, чтобы перевести наследникам Пастернака необходимые суммы и получит от них 'второй контракт', которого так долго добивалось. Этот контракт признает за издательством гораздо более широкие права по использованию 'Доктора Живаго', включая отличные от печатных способы воспроизведения, избавляя его таким образом об большей части претензий, выдвигавшихся до сего дня издателями и другими субъектами, вовлеченными в дела вокруг романа.
- Сильный ход, что и говорить.
- Все же следует сказать, что договаривающиеся стороны, как, например, отмечает лондонский 'Сандей Таймс', проигнорировали тот факт, что я возбудил процесс, дабы истребовать часть этих денег, и он все еще не завершен. Одним словом, их соглашение с юридической точки зрения нонсенс. Но худшее еще впереди.
- Еще одно соглашение?
- Нет, нечто совсем иное. 20 января 1972 года ряд крупных газет планеты, от 'Нью-Йорк Таймс' до 'Коррьере делла Сера', сообщает о том, что днем раньше наследники Пастернака должны были предстать в качестве свидетелей перед судом, где, так сказать, 'отмечается' дело о подлоге, но телеграммой попросили перенести заседание, назначенное теперь на 24 марта. Причем в списке наследников появились изменения. Ольгу убрали, а вместо нее фигурирует Катя, названная дочерью писателя. Речь бы не шла о сенсационной новости, если бы не один факт: у писателя никогда не было дочери, так что Катя Пастернак - чистая выдумка КГБ.
- Какова цель?
- Можно предполагать, что эта Катя, снабженная всеми необходимыми документами (фальшивыми), могла бы заявить, что отказывается от своей доли наследства, чтобы иметь возможность выступить как свидетель. В любом случае нам не суждено будет это узнать. Гибель Фельтринелли (14 марта) повлечет за собой отмену заседания, которое должно было состояться десятью днями позже. И не только. Весь судебный процесс подходит к своему завершению, поскольку мои оппоненты в Милане должны заниматься гораздо более насущными издательскими и личными делами (в том числе урегулирование отношений с Сибиллой Мелега, последней женой издателя, которой Инге за отказ от дальнейших претензий выложит миллионы долларов). Теперь издательство принимает мое предложение о полюбовном соглашении, сделанное в конце 1969 года - оно будет приведено в исполнение (с учетом необходимого на оформление времени) к концу 1972 года.
- Позволь полюбопытствовать. Тебя никогда не посещала идея снова начать это дело?
- Ты смеешься? Я излагаю сейчас совокупность фактов, проливающих свет на роль Инге в жизни Фельтринелли, ради исторической истины и только ради нее. Более того, я воспользуюсь случаем, чтобы во избежание недоразумений заявить, что от издательства я никогда не потребую ни единого цента. Ни под каким предлогом.
- Хорошо, тогда вернемся к деятельности Фельтринелли в странах третьего мира. Мы остановились на еговстрече с Арафатом.
- Вскоре после той встречи миланский издатель предпринимает совсем необычный шаг. Он летит в Боливию, везя с собой крупную сумму снятых с нью-йоркского счета денег в надежде как-то помочь Че Геваре, на которого ведется охота в джунглях, и интеллектуалу Режи Дебре, взятому под стражу. Он останавливается в гостинице в Ла-Пас, куда к нему приезжает супруга, Сибилла Мелега, но что-то, на что он рассчитывал, возможно, выйти с кем-то на связь, не срабатывает. Дело могло закончиться очень скверно, но к счастью для него и для Сибиллы, ограничивается парой допросов и высылкой самолетом из страны. Как бы то ни было, за этой авантюрой последовал неожиданный поворот в стратегических взглядах Фельтринелли.
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду, что Фельтринелли, вернувшись из Боливии, сразу сосредоточивает свое внимание на предвестниках итальянского шестьдесят восьмого: студенческих демонстрациях по каждому удобному случаю, самозахватах университетов, резких антиамериканских протестах в связи с началом войны во Вьетнаме и военным переворотом в Греции, стычках между сторонниками левых и правых сил. Всего это достаточно, чтобы заставить его поверить в то, что и здесь могут сработать революционные модели развивающихся стран.
- И когда он переходит к практическому применению этой теории?
- Почти сразу же. Начинает он с Сардинии, с явным намерением превратить ее в 'средиземноморскую Кубу', делая основной упор на сепаратизм и бандитизм, два местных феномена, которые зачастую переплетаются. Он щедро снабжает их деньгами и необходимыми для ведения подрывной работы материалами. Внося тем самым в течение нескольких лет ощутимый вклад (в том числе борясь за создание 'Сардинского революционного коммунистического фронта') в организацию ряда крупных и очень крупных беспорядков, включая даже саботаж военных маневров. Кроме того, с первых месяцев 1968 года, когда усиливаются и распространяются по всей стране волнения студентов и подстрекателей разной окраски, Фельтринелли убеждает себя, что в Италии силами ЦРУ, НАТО, крупной промышленности и финансовой верхушки готовится государственный переворот.
- Это, полагаю, служит дополнительным аргументом в пользу ускорения подготовки революционных действий.
- И правда, с 1968 года и в особенности в 1969-м (году 'красных' и 'черных' бомб, которые во многих частях страны берут под прицел правительственные здания и государственные символы, банки, биржи, промышленные выставки, железнодорожные станции, поезда и опоры ЛЭП) Фельтринелли начинает и усиливает финансирование различных левых боевых групп, выставляет в витринах своих книжных магазинов апологетические брошюры о повстанческих движениях по всему миру, даже руководства по самостоятельному изготовлению зажигательных бомб и стрельбе ими из обрезов. Как следствие разведывательные службы не спускают с него глаз, судебные органы допрашивают его и выдвигают против него ряд нетяжких обвинений, полиция неоднократно совершает реквизиции в его магазинах, его имя все чаще фигурирует на страницах газетной хроники. Однако в политическом отношении более весом тот факт, что теперь его атакует коммунистическая пресса страны.
- Почему ты говоришь, что этот факт политически более весомый?
- Уже более четверти века ИКП стремится к мягкому сближению с властью и поэтому решительно выступает против всякой инициативы, пусть даже только в прессе, которая может помешать ее движению 'с более левых позиций'. Каково же ей сейчас наблюдать, как 'дилетантствующий авантюрист' вроде Фельтринелли финансирует нарождающееся боевое ультралевое движение. Но 'мягкая' линия ИКП не появилась на пустом месте. Она находится в полном созвучии с избранной советской внешней политикой стратегией. Так что недавний поворот Фельтринелли к итальянским делам в Москве считают острой проблемой.
- А он отдает себе в этом отчет? Как-то реагирует?
- Он демонстрирует идейное презрение к ИКП, обвиняет руководителей партии в 'шарлатанстве под личиной левой фразеологии'. Не жалеет выражений он и в адрес советского режима, который часто отождествляет с государственным капитализмом. В то же самое время Инге демонстрирует озабоченность опасностями, которым он себя подвергает, говорит ему о своей уверенности в том, что наемники неофашистского терроризма и различных спецслужб уже ходят за ним по пятам; и умоляет его скрыться, хоть на какое-то время оставить Италию. Осенью 1969 года он и сам проникается этой мыслью. Настолько, что даже не раз повторяет близким друзьям, что скоро в Милане или в окрестностях города могут найти его изрешеченный пулями труп. Тем временем он готовит свой окончательный отход от издательства (руководство которым сохранит лишь формально), проведя реорганизацию, которая позволила Инге войти в совет директоров и возложить на себя обязанности вице-президента.
- Фактически она становится главой компании.
- Именно так. На дальнейшие шаги Фельтринелли оказывают влияние события, происходящие в Милане в последние два месяца 1969 года: манифестация рабочих и студентов, переходящая в вооруженную стычку со многими ранеными; забастовка, кульминацией которой стала смерть молодого полицейского от удара железной трубой; и, наконец, бомба, разорвавшаяся 12 декабря в здании крупного банка в центре города, унеся жизни восемнадцати и ранив восемьдесят восемь человек. Правда это или нет, но набирает силу подозрение о том, что за этими фактами может стоять Фельтринелли. Судья в превентивном порядке постановляет изъять у него заграничный паспорт, и он в тот же день при содействии контрабандиста пересекает швейцарскую границу, решив перейти на нелегальное положение.
- Если не ошибаюсь, в этой его подпольности было много донкихотства. Ведь именно в этот моментФельтринелли решает перейти из сторонников вооруженной борьбы в ее активного участника?
- Да. Он сразу приступает к вербовке собственных военных формирований под историческим названием Группы партизанского действия (ГАП), которые должны быть готовы весной следующего года пополнить Международный пролетарский фронт. Он решает, что по крайней мере в начале (а дальше будет видно) основным полем борьбы станет Италия, куда он будет регулярно наведываться, по-прежнему тайно у , хотя постановление об изъятии паспорта будет отменено в феврале. Все ему кажется просто, он еще сильнее задирает нос, даже пишет и публикует брошюру об устройстве посткапиталистического общества - чьим будущим вождем он себя ощущает, хотя и не говорит об этом открыто. 12 марта Инге, часто его навещающая, объясняет исполнительному и генеральному директорам издательства, искренне привязанным к Фельтринелли и обеспокоенным его судьбой, что уже ничего не поделаешь. 'Больше никто не может его понять: he's lost [он пропал]', - запишет она в своем дневнике. И исполнительный директор закидывает мысль, что ради спасения Фельтринелли следует устроить его арест.
- Она против?
- Думаю, она просто оставляет разговор без последствий. Фельтринелли тем временем лихорадочно мечется по Австрии, Швейцарии и Франции. Довольно часто, исключительно по делам своей организации, приезжает в Италию (имея на руках фальшивые документы, маскируясь самым причудливым образом, сбрив свои знаменитые усы), разумеется, держась подальше от издательства. С Инге, которая обычно возит к нему сынишку, он часто видится в разных местах своей добровольной ссылки почти до самой гибели. А с Сибиллой, которая ради того, чтобы быть к нему поближе, обосновалась на яхте, пришвартованной на Лазурном берегу, проводит иногда время на затерянной в лесах Каринтии вилле или назначает ей свидания то тут, то там: но все это заканчивается весной 1971 года, когда она, не в состоянии дольше выносить избранный мужем путь, зав оди т в Риме новый роман.
- Но если не говорить о финансировании левых боевых групп в Италии и, возможно, в других европейских странах,какие конкретные действия совершены Фельтринелли на этом финальном этапе его политической авантюры? Яговорю о терактах.
- Немногочисленные и малозначимые: трансляции 'Радио ГАП' с использованием полученного через третьи руки немецкого оборудования, которые иногда интерферируют с телевизионными передачами в северных областях Италии; динамитные взрывы без серьезных последствий в Милане и в окрестностях, направленные против строек, где были зафиксированы несчастные случаи, и против компаний, поддерживающих неофашистские формирования. Одно из последних начинаний, ограбление казино Сент-Винсент, остается на стадии проекта из-за малых шансов на успех. В сущности Фельтринелли, все более одолеваемый амбициями великого теоретика и вождя революции, - жертва трагической игры. Он пишет путаные стратегические резолюции, покупает в Швейцарии и в Милане квартиры с тем, чтобы использовать их как базу для своих боевиков; организует учения с пистолетами, винтовками и ручными гранатами, подвергая себя и ничтожную кучку сторонников тяжелым тренировкам, голоду, даже употреблению испорченных продуктов; наконец, чтобы придать себе облик настоящего полевого командира, он все реже моется. Однажды Инге, возвращаясь с очередной встречи, отзывалась о том, насколько ее поразили его худоба и желтые зубы.
- Наконец, в марте 1972-го его трагическая игра внезапно обрывается:
- Внезапно и непредвиденно. Как заранее сообщалось, 13 марта в Милане должен открыться XIII съезд ИКП, который завершится на пятый день заседаний избранием Берлингуэра на пост генерального секретаря. Фельтринелли сразу же решает сорвать событие, устроив массовый блэк-аут в городе. В этой целью он делит своих боевиков на восемь небольших оперативных групп (одной из которых руководит он лично). Они должны будут одновременно взорвать восемь линий высокого напряжения, расположенных в пригородах Милана на большом расстоянии друг от друга. Исполнение плана намечено на вечер 14 марта. Но операция срывается, и не взрывается ни одна опора. За исключением группы, в которую входил он сам и еще два человека, больше никто не является на задание.
- Значит, Фельтринелли попал в искусно расставленную ловушку. Он оказался жертвой настоящего заговора, а непросто несчастного случая.
- Это не вызывает сомнений, но он этого никогда не узнает. Его ранило взрывом заряда и он умер от потери крови под опорой в то время, как его спутники скрылись на старом фургоне, на котором приехали на место. Его мертвое тело обнаружат местные крестьяне во второй половине дня 15 марта, и поскольку у него при себе были фальшивые документы, следователи смогут установить его личность лишь утром 16 марта. Последовавшее за этим следствие было закрыто за недостаточностью улик, уступив место слухам о самых разных виновниках его смерти: от неофашистов и коммунистов до итальянских спецслужб, КГБ или ЦРУ.
- Не знаешь, Инге выдвигала какие-либо предположения?
- Честно говоря нет. Я только знаю, что утром 15 марта, то есть назавтра после взрыва, она отправилась в Лугано вместе с сыном и нотариусом, объяснив исполнительному директору издательства, что Фельтринелли назначил ей встречу в этом городе в 13 часов для подписания документа, касающегося одной из его итальянских вилл. Несколько часов спустя, к вечеру она возвращается в Милан. С обескураженным видом она в присутствии других лиц сообщает директору, что Фельтринелли на встречу не явился; и добавляет, что не случись что-то ужасное, он никогда бы так не повел себя, тем более имея возможность повидать сына.
- Все это странно:
- В высшей степени странно. Возможно ли, чтобы Фельтринелли, до конца считавший Инге своей 'революционной подругой', скрыл от нее готовящийся динамитный взрыв? Возможно ли, чтобы Фельтринелли назначил ей свидание в Лугано по нотариальному вопросу, всего через несколько часов после планируемого взрыва? Или что не сумел отменить встречу, если из-за каких-то неожиданных обстоятельств операция была перенесена на другой день? Я думаю, что на самом деле Инге разыграла историю со свиданием в Лугано, чтобы засвидетельствовать - в случае, если бы на нее в ходе расследования пали какие-либо подозрения - что она ничего не знала о готовящемся взрыве и следовательно не может быть обвинена в недонесении или сообщничестве.
- Итак, мы подошли к финалу истории. Теперь я бы попросил тебя завершить беседу общей оценкой подлиннойроли Инге в жизни Фельтринелли и, как следствие, в деле Пастернака.
- До сих пор я приводил лишь неопровержимые факты. Они описаны в известных публикациях, непредубежденно характеризующих героев нашей истории и на разу ими не опровергнутых (я готов, если поступят просьбы, здесь же уточнить выходные данные публикаций и номера страниц). Они подтверждаются актами моего судебного процесса, различными советскими архивными документами, многочисленными статьями и комментариями ведущих газет. В свете сказанного я могу утверждать, что эти факты, учитывая многочисленные явные совпадения во времени и логические связи между ними, неизбежно поднимают два серьезных вопроса.
- Каких именно?
- Первое - не Инге ли, прямо или косвенно, по идеологическим убеждениям или из корыстных соображений взяла на себя задачу психологически манипулировать Фельтринелли, чтобы убедить его финансировать антиправительственные движения и поэтому разделяет ответственность, пусть только моральную, за гибель миланского издателя?
- А второй вопрос?
- Не Инге ли на всем протяжении моей тяжбы с издательством координировала действия между Миланом и Москвой во всей той чехарде советских шпионов, поддельных документов, ложных свидетельств и попыток меня запугать? Не она ли помешала в итоге учреждению премии имени Пастернака и заодно добилась для издательства нового, более выгодного контракта, который сам писатель никогда бы не подписал?
- Теперь все совершенно ясно. Благодарю тебя, в том числе от имени моих друзей.
- Это тебе спасибо.
.jpg/250px-ElbeDay1945_(NARA_ww2-121).jpg)
