Глава из романа « Тень над престолом» (том пятый эпопеи « Последний мирный год-1913»)

РЕЧЬ

Весть о присуждении ему почетной Пушкинской премии не явилась для Петра Николаевича Святогорского такой уж большой неожиданностью. Он знал, что достоин ее и ждал только, когда и другие поймут это. Сочтут за нескромность... Ничего подобного, просто понимание и трезвая оценка своего труда, ныне переставшего быть только его достоянием, а ставшего достоянием всех.

Как того требовала традиция, виновнику торжества после вручения премии предстояло выступить с речью. Содержание ее он хранил в секрете даже от близких, и, когда его о ней спрашивали, лишь хитро подмигивал и просил запастись терпением.

Такая загадочность еще больше подогревала всеобщее любопытство, которое, постепенно разрастаясь, поползло в светских гостиных слухами о том, что он готовит какой-то сюрприз. Поговаривали, что каким-то образом тайком, кому-то будто бы даже удалось заглянуть в черновик речи. Но он был настолько неразборчив… Почерк же у этих профессоров… Толком не разобрали… Но ведь профессор Святогорский, как всем давно известно, без своих древних ни шагу, так что жди что-нибудь в таком роде. Не иначе, как нечто новенькое о своих древних греках откопал. Да что же еще о них откопать можно? Вроде бы уж все известно... Древние же ... Откуда новому взяться? Да это же Петр Николаевич... Знать его надо! Он с этими своими " ахти-охти” такое вам о них такое выложит и, казалось бы, успокоившись, вдруг начинали вопрошать: А что нам древние греки или даже римляне? Кому они нужны? Нет, нет, уверяю вас, все эти его древние греки видимость одна, дымовая завеса? Не о них речь, поверьте... В самом деле! Ведь и не сразу сообразишь, о них ли он, или о нас грешных? Вот, вот, оттого и в кругах, сами понимаете в каких, по-разному высказываются. И даже опасаются... Начнет о древних…

Кое-кто заходил настолько далеко, что предсказывал грандиозный скандал. Сейчас же такие времена… Сами понимаете. Не смотри, что князь и профессор. Ты ему премию, а он тебе вместо благодарности, свинью подложит. Да, соглашались с ними, по нынешним временам всего ожидать можно. Свобода выражений! Чего только не услышишь!

И еще много разного говорили о предстоящей речи. Чем больше самых различных слухов распространялось, тем с большим нетерпением ее ждали.

К назначенному часу подъезд Дворянского собрания походил на театральный -перед долгожданной премьерой. В переполненном зале, на белых колоннах которого, переливаясь перламутром, играл блеск огромных люстр, собрался цвет культурного общества. Указывали на поэта Блока, историка великого князя Николая Михайловича, писателей Розанова и Мережковского, его супругу поэтессу Гиппиус, композитора Рахманинова, физиолога Павлова, авиаконструктора Сикорского, актрису Комиссаржевскую и молодого режиссера Мейерхольда, художников Коровина, Нестерова, Сомова и Бенуа, издателя Суворина и многих других. Приехал и К. Р. и, само собой разумеется, великая княгиня Мария Павловна. Невозможно было представить, чтобы она осталась в стороне от того, о чем идет столько разговоров.

Вокруг этих звезд первой величины, крутились звезды поменьше. Не обошлось, конечно, и без непременных посетителей такого рода событий, кто никогда не пропустит выступление любой знаменитости, чтобы при случае гордо ввернуть: Я был там!

Кроме этой публики была и другая. Кому просто интересно было послушать такого большого ученого как профессор Святогорский. И все с нетерпением ждали, когда закончиться официальная церемония и предоставят слово виновнику торжества.

Для Петра Николаевича премия была не только почетной наградой, признанием его заслуг, что само по себе приятно. Было в ней нечто большее. Она как бы поднимала на такую ступеньку, взойдя на которую, ты обязан быть полностью честным перед собой и высказать правду такой, какой ты ее сам видишь. Если не ты, увенчанный венком славы, кто другой скажет о том, о чем другие молчат? Так, по крайней мере, он понимал ныне свою роль.

Во фраке и накрахмаленной манишке он никогда не себя чувствовал себя очень удобно. Они сковывали свободу движений, и ему казалось, что это каким-то образом сказывается и на свободе изложения. Твердый воротничок, сколько Полинушка его не приспосабливала, все равно упирался в подбородок и перед тем, как выйти на трибуну Петр Николаевич отчаянно крутил шеей точно, старался вылезти из него. Все это тут же отошло, едва он начал свою речь.

- Докопаться до правды порой совсем непросто. Нередко ее приходится открывать как новый материк. Поколения не всегда слышат друг друга. Забывают о том, что было известно до них, и встречают вновь открытое ими старое с удивлением, а то и с недоверием. Учили, что все было вот так, а оказывается, все было иначе. Как теперь быть? Ведь то, что мы знали, определяло наши мысли, наши дела. Но нельзя жить, вечно блуждая в потемках.

Такое начало разжигало любопытство, обещало нечто неожиданное. Одних оно насторожило, подтверждая предчувствия, что их ждет мало приятного. Других наоборот всколыхнуло. Будто они сами, наконец, выскажут то, что, как они думали, им предстоит услышать.

Легким и тут же исчезнувшим ветерком пронесся по рядам негромкий гул. И в притихшем зале отчетливо слышалась размеренная, с московским распевом, речь Петра Николаевича.

-Нашей истории долго отказывали в самобытности и по своей наивности мы верили этому. Лишь только ныне пробиваясь сквозь чащу ложных представлений, мы начинаем проникаться подлинной, я бы сказал, душевной близостью к нашему прошлому. Близость к прошлому позволяет трезво смотреть на его пороки и в то же время и любить, да любить все то хорошее, что в нем было. Без любви ни один историк не способен увидеть в предках брата-человека, которого он, протягивая ему дружескую руку, выводит из забвения. Только тогда прошлое разворачивается в грандиозную панораму и предстает пред нами во всех своих противоречивых, по разному нас высвечивающих гранях, без каждой из которых, позволю себе заметить, нас бы таких, какие мы есть сегодня и не было.

Скажу сразу, я не верю в объективность исторических повествований, - оратор, точно споря с кем-то, с вызовом вытянул вперед породистый подбородок. - И сам на нее не претендую! Поскольку у нас все время выдвигается одна точка зрения на наше прошлое, я позволю себе взять на себя защиту другой. Приму на себя весьма непривычную для меня роль адвоката тех, кто в течение долгих веков был лишен права голоса. Я буду говорить от их имени. И вам, господа, быть присяжными. Вам судить прав ли я в моей защитительной речи.

Он всмотрелся в зал. В сумраке его утонули знакомые и чужие лица и вместо них выступили из тьмы веков лица, живших до них.

-Древние летописи доносят до нас имена множества племен, - московская напевность его речи зазвучала явственней. - Точно волны огромного людского океана перекатывались они по весям и долам той земли, на которой ныне пришла наша очередь жить. Каждое хотело закрепиться здесь. Золотая орда, поляки и шведы - все хотели создать на этих землях свои империи, - он выдержал паузу и, точно собираясь с мыслями, провел кончиками пальцев по переносице. – И все потерпели неудачу! - Его ладонь, взлетев вверх, легла на трибуну. – Что ж повторим тот же вопрос, которое наше прошлое ставит пред нами: Почему созданная примерно в то же время, что и империя Карла Великого держава Рюрика, распавшись, ожила в Московской, а потом и в Российской империи, а все попытки восстановить империю Карла кончились ничем? - Обратив слегка порозовевшее лицо к залу, вопрошал Петр Николаевич.

- Нас многим попрекают. Порой справедливо. Часто упрекают нас в том, что мы все еще не стали европейцами. Да вот беда. Понятие европейцев, как и понятие человечества, искусственно. Нет европейцев. Есть немцы, французы и другие. И мы не европейцы, мы- русские. У каждого народа свое предназначение в истории. Что-то у него получается лучше, чем у других. И этим он вносит свой уникальный вклад в общечеловеческую копилку. Одни умеют хорошо строить замки и дворцы. Честь им и слава! У нас замки, и дворцы по большей части возводили иностранцы. Но мы обладаем другим даром. Мы умеем строить империю! Мы вбираем в себя народы, связанные не столько племенной общностью, сколько единой исторической судьбой, единой природой, единого дающего им жизнь пространства.

По залу пронесся разноголосый гул, в котором вместе с одобрением, смешались покашливания, шиканья, возмущенные возгласы, скрип кресел, возгласы, хлопки.

- Немало народов стремилось утвердить себя и мечтало создать империю. Такое удается не всем. Бытует взгляд, что наша империя - творение князей и царей. Позволю себе спросить: разве их не было у других народов? Нет, господа, дело не только и не столько в князьях и царях. Пришла пора нам, отбросив привычные разговоры о загадочной русской душе, трезво, не через призму очередного увлечения, то французского, то немецкого, а ныне английского, взглянуть на общеизвестные факты. От цвета избранных нам очков, как удачно заметил Кант, зависит и наше видение действительности. В модном ныне красном цвете, монархия предстает навязанной народу. Правильный цвет покажет иное.

Его блуждавший в иных веках взор опустился в зал. В первом ряду Константин Константинович с Павлом, рядом - Полина, Ксения, Алексей с Митей. Знакомые и незнакомые. Его слова были обращены к ним, и в тоже время не к ним. Сплетая воедино своих современников с их предшественниками, он слал их и тем, кому все это надо было услышать давно. Кто узнай они о себе правду, может быть, иначе прожили бы свои жизни и тогда иначе, по иному руслу, потекла бы и наша жизнь. Каждое поколение делает свои открытия. Исходя их своих интересов, отталкиваясь от того, что для него важно в современной ему жизни, что подтверждает и оправдывает ее. Надо пробиться через все наслоения. Если не он то, кто же другой это сделает? И если не сейчас, то когда?

-Ни одно поколение не живет для будущего. Оно живет для себя, а не ради нас потомков. И мы живем ради того, чтобы сделать нашу жизнь удобной для нас, а не для того, чтобы она была удобной для потомков. Но достижения каждого поколения откладываются в сокровищницу, что служит всем поколениям, на ней зиждется наша держава. Одним поколением она не творится. Она-плод усилий многих поколений. Пред нашим взором проходят череда царствований. И как они все непохожи! Нет, господа, однообразная, как нас убеждают многие иностранцы, русская равнина отнюдь не символ нашей истории. Признаюсь, я русскую равнину однообразной совсем не нахожу. Но может, я смотрю на нее сквозь свои, русские очки?

Ответом ему были добродушный смех и одобрительные выклики.

- Если бы нам было дано, минуя всех, кто нам рассказывал о них, напрямую спросить у наших с вами предков, как было дело, то мизинные владимирцы нам бы поведали, что Андрей Боголюбский, благодаря им, семьсот с лишком лет назад в борьбе с боярами отстоял единовластную княжескую власть, воины Минина и Пожарского, или, как они себя сами называли, "сироты черных сотен и слобод и все тяглые людишки”, рассказали бы, что это они восстановили на Москве самодержавие триста лет назад. Все должно было бы быть, как при прежних царях, порешили они, и, тем не менее, не ставя себе такой цели, изменили многое, потому что возникшее в жизни новое уже не вмещалось в старые рамки. Жизнь сама подсказывала, что надо менять. Но неизменным остается основное: Власть идет от Бога, через его Помазанника.

Если бы ветер, летавший в тот декабрьский день 1825 года над Сенатской площадью, подобно гигантскому фонографу, сохранил голоса, то он бы донес до нас говор одетых в гвардейские мундиры мужиков, которые здесь, в Санкт-Петербурге защитили царя. Ничего, не зная о кантовском императиве, они действовали точно в его духе: Защищать нужно, потому что нужно! Повторю Карамзина: Самодержавие основало и воскресило Россию: с переменою Государственного Устава ея, она гибла и должна погибнуть, составленная из частей столь многих и разных, из коих всякая имеет свои особенныя гражданские пользы.

В прокатившемся по рядам рокоте слышалось и одобрение и недовольство. Что преобладало, сказать было трудно.

- Наивысшее благо, как учил Платон, единство и гармония, - повысив голос, продолжал профессор Святогорский. - Наибольшее зло - раздор. Признаю, это - идеал, но что такое жизнь человека без идеала? Она мертва. Цель жизни, не в накоплении материальных благ. Она в стремлении к идеалу. Не просто существовать, а достичь совершенства в существовании.Такое совершенство в своем существовании наш народ видел в избавлении от раздоров, от разбоя. Осуществить это могла только крепкая, и как верил народ, осененная Богом, царская власть. На нее он возлагал надежды. Она служила его интересам. В ней видел народ наш свою защитницу. Только она могла спасти от иноземного рабства, от терзавших народ злодеев и лихоимцев, от раздора, русское имя которому - смута.

Петру Николаевичу казалось, что он стоит на вершине огромной горы. Его взор его охватывал сразу всю огромную русскую равнину, все века. Он видал и своих предков, и их смердов, и их холопов и их воинов. Всех, кто строил и взрыхлял эту, так трудно поддающуюся человеку землю, заставляя ее плодоносить и, кто отдал жизнь, защищая ее.

- Только потому, что царская власть и народ действовали заодно, и рос народ, и устояла Российская империя. Именно народ у нас всегда восстанавливал и поддерживал царскую власть.

В разных местах закричали и затопали. Другие наоборот кричали на них, и аплодировали. Дождавшись, когда зал успокоится, Петр Николаевич возобновил свою речь.

- Прошлое у нас принято ругать. А за что же? За то, что на настоящее не похоже!

На сей раз, недовольное шиканье заглушил одобрительный смех.

- Но из того прошлого, каким оно было, и в котором нам ничего не изменить, выросло наше настоящее. Нас принято рассматривать через лорнет нашей литературы. Были, есть и будут среди нас недоросли Митрофанушки, о которых нам твердят с детства, но был и из недорослей выбившийся в академики Ломоносов. Смею утверждать. Скалозубы - выдумка, Суворовы - реальность. Почти сто лет пролежала под спудом его " Наука побеждать” и вот мы открыли нового для себя военного мыслителя. Но не он, одержавший победу во всех своих девяноста трех сражениях - наш военный оракул, а никогда ни чем не командовавший и не одержавший ни одной победы немецкий штабист Клаузевиц. Повторю слова того, чье имя носит премия, коей имею честь быть удостоенным: "Гордится славою своих предков не только можно, но и должно. Не уважать оной сеть постыдное малодушие”[1]. Выдуманные герои представляют нас миру, а не реальные. Но не по страдальцу Гамлету судят о создавшем империю на всех континентах англичанине. Не Обломовы и Каратаевы, не фантазеры Маниловы и симпатичные бездельники Безуховы, не томящиеся скукой Печорины и не знающие к чему себя пристроить Рудины, и не мерзкие Передоновы дошли до Тихого океана и до Парижа, через Берлин. Не они творили Россию. Они утонули в массе, где кроме известных нам всем имен было и великое множество так и оставшихся, из-за нашей умственной лености, безымянными, но чьей отвагой, упорством, и смекалкой и пошла и по сей день, стоит русская земля, и пока такие не переведутся она и стоять будет!

Тут грянули такие аплодисменты, что никакие крики и свист недовольных, прорваться не могли.

- Не прилично выпячивать свои заслуги, но равно не прилично и не замечать их. Лучше Пушкина тут не скажешь. "Дикость, подлость и невежество не уважает прошедшего, пресмыкаясь пред одним настоящим”[2]. Сколько нас корили помещичьим засильем, как же, позволительно спросить, выбились в люди предки наших нынешних магнатов промышленности и торговли? Призывали нас брать пример с просвещенных стран, но ведь это в тех самых странах, а не у нас, продавали мужиков за границу целыми полками. Предсказывали, что мирно с крепостным правом нам не покончить, а мы освободили крестьян, и не было у нас такой кровавой четырехлетней бойни, как в Северо-Американских Штатах после Декларации об освобождении негритянских рабов. Годами нас упрекали в отсталости и в тоже время звали пустить "красного петуха” по дворянским усадьбам. А не дворянским ли гнездам обязаны мы семенами просвещения в нашей деревне? Произносились пламенные речи о необходимости просвещения народа, а его звали к топору, а не к букварю! Оглядываясь назад, видишь, что большинство формировавших наш взгляд на мир, наших признанных властителей дум, сами были пленниками, раз и навсегда усвоенного или, придуманного ими себе представления о реальности. С их благословения вошло в моду «болеть за народ». Больше всего, это пришлось по вкусу тем нашим интеллигентам, которые ничем иным заниматься не желали. Они без конца трезвонили во все колокола о своей новой страсти, били челом народу, падали пред ним ниц, каялись. А народ этого не замечал. Да, не надо народу, чтобы за него болели. Унижает этого его. Куда больше ему пользы, чтобы делось нужное ему для жизни и делалось хорошо.

Мы выражали недовольство самодержавием, а охотно приняли другое самодержавие, самодержавие нашей интеллигенции. Она правит нами. Она уже ни одно десятилетие владеет газетами и журналами, она определяет вкусы и мнения.

Зачастую мы не придаем значения словам. Бросаемся ими легко. А слова имеют значение. За них потом приходиться расплачиваться. Если со школьной скамьи тебя учат, что все хорошее нами взято с Запада, то, как же не прийти к заключению, что все наше надо отбросить и заменить западным.

В зале были потратившие годы труда, исписавшие горы страниц, отрицавшие значительность наших достижений и относивших процветание России исключительно на счет заимствований с Запада. Улыбка на их лицах выходила принужденной, а то и кислой. Петр Николаевич все это замечал, но считаться с ними он не собирался.

-Каждое изменение принятого обществом видения мира подобно крену корабля. Тут важно все выдержать очень точно. Малейший, излишний наклон и корабль пойдет ко дну. Россия и есть корабль. Мы все на нем, все вместе ведем его через штормы и штили. Нам известно о растерянности наших предков, когда на их глазах сбрасывали в Днепр Перуна, когда было утеряно единое Киевское княжество, когда татарское нашествие лишило нас веры в себя, в свои силы, когда при Смутном времени покачнулся, казалось бы, незыблемый престол! Ныне мы вновь на перепутье... Напомню строки, написанные почти столетие назад. Мы знаем о письме Белинского Гоголю. Его изучают, а ответ Гоголя замалчивают. А вот, как он ответил: "Вы говорите о спасении России европейской цивилизацией, но какое это беспредельное и безграничное слово! Хоть бы вы определили, что нужно подразумевать под именем европейской цивилизации? Тут есть и фаланстеры и красные, и всякие - и все друг друга готовы съесть и все носят разрушающие, такие уничтожающие начала, что трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает поневоле: где наша цивилизация?”

Отвечу: Жизни надо не давать становиться хуже. Лучше она сама станет в силу закона необходимости. Лопату затачивают, коли, видят, что она тупа. Конструкцию дома исправляют, коли, признают ее неудобной. Нам не зачем становиться ни англичанами, ни французами, ни не немцами. Если бы Господь того пожелал, Он бы или создал нас таковыми, или попустил бы тем, кто шел на нас, а сие случалось несчетно, кто хотел, покорив нас, сделать нас подобными себе.

- Здорово пущено! Верно! - Крикнул из зала, наверное, кто-то из его бывших студентов.

- Мы выстояли. Выстояли, потому, что русской душе, как и душе каждого народа чужда, так называемая, придуманная нашим классиком, всечеловечность. Не к ней, не к растворению среди народов, а к тому, чтобы занять среди народов достойное место – вот к чему стремится русская душа. Возвысить, но и сохранить себя. Каждая душа хочет сберечь себя, пропеть свою, уникальную песню в мире и это уникальностью послужить человечеству.

- Браво, именно так!- кричали со всех сторон.

- Не следует держаться и за свое потому, что оно наше. Не следует бросаться и на западное потому, что оно не наше. Немало мы с запада взяли без разбора. Наряду с полезным, и вредное. Влюбившись в провозглашенную Руссо демократическую свободу, мы не захотели увидеть, что она привела к разгулу гильотины и тирании. Упиваясь ныне Марксом, мы отказываемся поверить, что его кабинетные теории, если их воплотить в жизнь, принесут еще худшую тиранию. Историю, господа, лучше продолжать, а не начинать сызнова, советует умудренный опытом Ипполит Тэн.

В разных концах зала повскакали со своих мест. На галерее студенты громко стучали и свистели. Туда побежали наводить порядок служители. Возник переполох. Остальные молчали точно в каком-то замешательстве.

А где же те, кто согласен со мной? Знаю же, есть они в зале, пронеслось в голове Петра Николаевича. Чего же молчат?

Наконец, будто придя в себя, и молчавшие ряды грянули бурными, все заглушившими, аплодисментами.

- Автомотору безразлично, по каким дорогам катить и кто за рулем, и кто едет в нем. Его можно привезти к нам отовсюду. Государственное устроение вырастает из самой почвы страны, и пересадить его на чужую не всегда можно, а часто и вредно. Признать это наши властители дум не желают. Увлечение одними идеями сменяет другое. Уютно ли жить на таком сквозняке проносящихся идей, сотрясающем основы жизни?

В конце ХУ века открытие нового материка Америки поставило под сомнение казавшийся навсегда установленным порядок вещей, с привычными сословиями со своей одеждой, распределениям по цехам, порядок, когда каждый знал свое место и знал во что верить. Человек укрепился мыслью, что он способен не только открыть новые материки, но и переустроить мир по своему разумению. По плану, в основе которого лежит понравившаяся ему идея. Так только, нам говорят, и можно двигаться вперед, так понимается прогресс, который непременно приведет к золотому веку. Однако следует вспомнить, что лет этак еще двести назад золотой век человечества видели в прошлом, а не будущем. Мы превосходим живших до нас в совершенстве быта, но стали ли мы сами совершеннее? Превосходим ли мы Платона и Праксителя, Марка Аврелия и Нила Сорского? Стали ли мы счастливее? По какой шкале можно вычислить насколько возросло наше счастье, по сравнению со счастьем живших до нас? Гарантирует ли достигнутый человеком материальный прогресс, счастье человеку? А ведь верой во все разрешающий прогресс пытаются заменить веру в Бога. Но без веры в Бога истинного прогресса не достичь никому и никогда!

С галереи раздался продолжительный свист, бросая ему вызов, грохотали аплодисменты. Нарастал свист, нарастали и аплодисменты, в конце концов, они одержали верх.

Петра Николаевича это, казалось, абсолютно не затрагивало. Он был целиком погружен в то, ради чего сегодня поднялся на трибуну. Высказать все, что считал важным, что накапливалось годами и, отхлебывая воду небольшими глотками, он спокойно смотрел в зал. Он и не рассчитывал, что все с ним согласятся. Он знал, что все именно так и будет. Ведь он бросил вызов, нет, он вступил в бой, значит, жди атаки врагов.

- Пора понять: не всегда движение вперед - прогресс, - вернулся профессор Святогорский к своей речи, когда водворилось спокойствие. - Оно может быть и движением к пропасти. Тогда отход назад и есть прогресс. Ренессанс не только возрождение и утверждение индивидуализма, вырывавшего человека из стада, имя которому коллектив, это и Ре - нессанс, - раздельно произнес он. - Воз-Рождение! Воз-Рождение утраченного, к которому, очистив его, как обросший ракушками, мешающими плаванию, киль корабля от наносного, человека зовут вернуться. Забывают у нас, господа, что мы, образованные люди, все еще тонкий слой в нашем отечестве, наши интересы порой очень далеки от интересов большинства. В отличие от нас, вступивших в ХХ век, наше крестьянское большинство все еще пребывает в дремучем средневековье. Это технический прогресс летит подобно воспетой тройке - моральный свершается, если свершается вовсе, ползет улиткой. Но без него все наши достижения зыбки. Нельзя перепрыгивать через ступеньки. Этого история не прощает. Ее главным героем является время. В нем все, что мы есть. Все наши создания, мысли, чаяния в нем, в отведенном нам, земном времени. Ничего вне его человек сделать не может. Вся история человечества- это вся наша земная жизнь, это поиск того, как подчинить время, как успеть больше в меньшее время. Но обогнать его, нам не дано.

" Должны еще произойти великие перемены, но не должно торопить времени и без того уже довольно деятельного. Лучшие и прочнейшие изменения суть те, которые приходят от одного улучшения нравов, без насильственных потрясений политических, страшных для человечества”. Эти пушкинские слова остаются по-прежнему верными и сегодня. Улучшение нравов требует куда больше усилий, чем разрушение. Нотр Дам де Пари до сих пор не восстановил витражей, разбитых борцами с Богом. Прекрасная Франция и, по сей день, еще не оправилась от ран, нанесенных ей революцией, которую только по недомыслию называют великой.

Опять раздался свист и протестующие возгласы. Пусть их, думал Петр Николаевич. Дойдет хоть до одного, что нельзя рубить сук, на котором мы все сидим, и то хорошо.

- Мы должны уберечь себя от такой страшной судьбы. Это в наших руках. Какой выбор нам предлагают? Республику с президентом, диктатуру сильной личности, сумевшей захватить власть, или так называемую диктатуру пролетариата, что тоже сведется к диктатуре одной личности. Неужели мы все настолько безвольны, немощны и умом и духом, настолько безразличны к нашей судьбе, что согласимся на это? Или все-таки у нас хватит здравого смысла признать, что это чужое, что нам ближе, что имеем, что выпестовавшая нас русская монархия гибкое, способное к самообновлению государственное устроение? Не от выборов к выборам, меняя программы сегодня, чтобы забыть их завтра, вели нас царствования наши, а века! Теперь наш черед! Продолжать терпеливо работать. Нам опять предсказывали всевозможные бедствия. А мы не рухнули! И еще и процветаем. И такими темпами ныне движемся, каких еще не знали.

Стивен с дядей многозначительно переглянулись.

- Но не только хлебом единым... Готовясь взойти на эту трибуну, я подсчитал. В прошлом году мы издали книг больше, чем англичане, французы и американцы вместе! По вкоренившейся привычке или по лености мысли, все еще рисуют нашу страну задворками мира. А на эти задворки ныне устремляются старающиеся понять, откуда и как появилось на свет чудо, называемое русской литературой и искусством?

В зале царила глубокая напряженная тишина.

-Многие наши имена признаны миром. А о скольких мы не знаем! Их имена оттеснены в тень из года в год преподносимыми нам одними и теми же именами, чей весь талант в том, что они угодили критикам, присвоившим себе звание борцов за благо народа. Нам еще предстоит вывести из тени и открыть много имен, которые принесут нам великую славу. Смею утверждать, что мы только еще в начале предначертанного нам пути. Мы не последнее слово в нашей истории, выносящее приговор всему, что было до нас. Мы лишь еще один голос в многовековом хоре предков и потомков. Одни жалуются на то, что Запад нас не понимает, других наоборот обвиняют в том, что они не понимают Запада. А для меня важнее всего вопрос: Понимаем ли мы себя? Вот в чем главный наш вопрос. Не в том, что делать, не в том, кто виноват? А в том, кто мы? И кем хотим стать? И мы еще только начинаем по-настоящему пробовать своей голос, еще начинаем познавать себя, свои возможности, понимать нашу жизнь как единое целое. Будущее мира не в слиянии всех в безликом единообразном одном, даже, если бы этого и удалось бы достичь, а в развитии своего, того, что хорошо, до лучшего!

Я думаю, наше будущее можно выразить одним словом: надежда. Надежда на самих себя. Все, что мы видим сегодня, должно наполнять нас уверенностью, что мы можем добиться еще большего. Не ждать благ, а создавать и создавать их самим, кропотливо изо дня в день. Только не терять веру в себя. В здравость наших суждений. И преодолевая ошибки, двигаться к истине. Какие мы, какими будим -такими и будет наша жизнь, такой будет и страна, которую нашему попечению доверил Господь, определив нам жить на этой земле.

Сейчас он выглядел особенно массивным. Будто стоял на плечах поколений предков, чьими именами была унизана история страны. Молодцом, отметил князь Алексей. Он не только не пропускал ни одного слова речи, но и отмечал элегантность жестов своего кузена, артистичность его позы, рельефную выразительность поворотов его красивой головы. Даже то, как он, с каким-то необыкновенным изяществом приподняв стакан, отпивал небольшим глотками воду. Петр прекрасно владел своим звучным голосом, долетавшим до самых отдаленных концов зала. Каждое слово, каждый звук был ясен и отчетлив. Речь его переливалась разнообразием интонаций, и за ее русской напевностью угадывалась Цицероновская чеканность, время от времени, когда Петр хотел что-то подчеркнуть дававшая себя знать. Наша порода, прикладывая к глазам платок, растрогано говорил себе князь Алексей, Святогорская. Замечает ли, то, что ухватили мои стариковские глаза, кто-нибудь еще? Он искоса посмотрел на сына. Митя, он в меня. От него ничего не укроется. И от Павла не укрылось. Князь Алексей повел глазами из стороны в сторону. От большинства сидевших рядом, пожалуй, тоже можно было ожидать, что и мимо них речь Петра не прошла. А дальше… На галерее…И среди них могут найтись чуткие натуры. Как знатность не зарок высокого вкуса, так простонародность не признак его отсутствия.

- Мы столько лет спорили о том какова же наша русская идея. Так в чем же она, господа? – Петр Николаевич обвел глазами зал. - Не в том ли, чтобы отстоять себя, сохранить данную нам землю, сделать ее процветающей? Это и есть идея достойная человека! Никакой другой идеи для нас нет. В том, что сохранится Россия и есть ее вклад в судьбу мира. Что случиться в ней и с ней непременно громогласным эхом отзовется не только в ближних, но и самых дальних краях. Мир, господа, - это гигантский оркестр. И каждому народу в нем предоставлена своя партия. Все зависит от того, как ее сыграть. Ворвется ли диссонансом или мелодично займет свое место во всеобщей гармонии? Мы, русские, устремлены к всечеловеческой гармонии. Это наша мечта. Сыграем же свою партию так, чтобы она мелодичным звучанием влилась в общечеловеческую симфонию жизни!

Митя вскочил первым и с энтузиазмом захлопал. За ним последовали остальные. Нарастая все сильней, сметая выкрики недовольных, неслась волна аплодисментов.

Князь Алексей радостно улыбался, утирая выступившие на глазах слезы. С годами он делался все боле сентиментальным. Павел сохранял серьезное, даже торжественное выражение лица, но видно было, что и он взволнован. К.Р. аплодировал, выставив вперед длинные руки. Милюков хлопал размеренно, больше из вежливости. Струве одобрительно кивал головой и аплодировал, с силой накладывая одну ладонь на другую. Кудрин, которому накануне Стивен предал ему письмо от отца, в котором тот выражал полное согласие принять участие в его проекте, разводя широко руки, чтобы хлопок вышел громче с раскрасневшимся лицом, гордо, будто это он сам сейчас произнес речь, гордо посматривал по сторонам. Ни за чем не постоим, пожертвуем любые деньги, только вышло бы по Святогорскому.

Матвеев и Антон с радостными лицами, перегибаясь с галереи что-то сложив руки рупором, кричали, не обращая внимания, на озлобленно вопивших рядом студентов.

1. Пушкин Отрывки 1827 г.